Оказывается не только «Мир Фантастики» взял интервью у Джорджа Мартина пока он был в Финляндии, а затем в Эстонии, была и другая русскоязычная пресса. К примеру, специально для еженедельника «День за днем» в Эстонии было взято это интервью. Беседовал Николай Караев. Многие вопросы уже были озвучены и не являются тайной, другие же раскрыты глубже. Словом, еще кое-что для коллекции.
Инопланетяне, эльфы… какая разница?
До 1996 года вы были известны как автор немногочисленных романов и рассказов, получивших не одну престижную премию. После выхода «Игры престолов», первой книги «Песни Льда и Огня», вы удостоились сравнения с самим Толкином. Как произошла эта метаморфоза?
На деле еще в 1970-е я писал и фэнтези, и «хоррор». Подростком я читал всю фантастику подряд, не разделяя ее на НФ и фэнтези: и Хайнлайна, и Лавкрафта, и Толкина, и Говарда. И писать мне хотелось в разных жанрах, а не в каком-то одном. «Песнь Льда и Огня» не была бы написана, если бы не десять лет работы в Голливуде. Так получалось, что мои сценарии часто оказывались слишком длинными и дорогими, приходилось их урезать. «В фильме не может быть 17 персонажей, максимум четыре, давайте этих уберем, а этих объединим… Ваш сценарий на 10 страниц длиннее, чем нужно…» Я очень устал от бесконечного урезания сценариев. Когда я, наконец, вырвался из Голливуда, то сказал себе: пришло время написать нечто масштабное – эпопею с десятками персонажей, с гигантскими замками и грандиозными битвами. В итоге серия оказалась даже масштабнее, чем я предполагал. Она, знаете, чертовски разрослась!
Не ощущаете ли вы временами, что в каком-то смысле предали фантастику ради более коммерческой фэнтези?
Нет, не ощущаю. (Смеется.) Ни капельки! Да, есть люди, которые проводят границу между научной фантастикой и фэнтези. Я не раз слышал о том, что, мол, научная фантастика – это литература для мозгов, а фэнтези чаще всего глупа. Мне это кажется неверным. У меня есть «теория мебели»: антураж в литературе значит не больше, чем мебель. Дело может происходить на другой планете, а может – в волшебном мире. Героем может стать инопланетянин или эльф, но литературная функция у них одна – они оба аутсайдеры, чужаки. На самом деле нет ни инопланетян, ни эльфов, есть только литературные конструкции. Дело обстоит так же, как с мебелью: одни люди предпочитают такую мебель, другие – сякую, но функция у мебели одна и та же.
Вряд ли вы держите в голове всех героев, все сюжетные линии, все повороты сюжета. Наверное, у вас есть папки или файлы, в которых складируется информация – и получается своеобразная энциклопедия?
Я не беру пример с Толкина, который заранее составлял подробные описания мира и только потом сочинял что-то. У меня наоборот: я пишу главу, придумываю что-то и быстро записываю, так что мир «Песни» растет параллельно с текстом очередного романа. Но папок у меня нет – только маленькие обрывки бумаги. (Смеется.) И компьютерные файлы, конечно. Хотя основная информация хранится всё-таки в моей голове. Иногда там всё перепутывается, и мне кажется, что лучше бы я больше записывал…
«Убивать героев очень трудно!»
Что вы почувствовали, когда поняли, что эпопея разрастается неконтролируемо?
Примерно то же, видимо, что ощущал Толкин, когда принялся сочинять всего-навсего продолжение «Хоббита» – и обнаружил, что получается у него трехтомный «Властелин Колец». Изначально я думал написать трилогию – объемную, но трилогию. Я точно знал, на чем должна закончиться первая книга, и думал, что мне хватит 800 страниц. Я написал 800, 900, 1000 страниц – а книга всё не хотела заканчиваться. На странице 1200 я понял, что попал в беду. Тогда я решил, что книг в серии должно быть четыре. Потом стало ясно, что их будет шесть – но не пять, на этой цифре я никогда не зацикливался. Когда я сказал, что книг будет шесть, Пэррис, дама моего сердца, показала мне семь пальцев. И я сдался: хорошо, пусть «Песнь Льда и Огня» будет семикнижием. Семь – хорошее число: семь королевств, семь богов, семь книг… Я постараюсь завершить цикл в седьмой книге, но зарекаться не стану. Для меня важно рассказать историю целиком, от начала и до конца. Семь книг я напишу в итоге, или девять, или сорок семь – история будет рассказана.
Вы не ощущаете себя привязанным к своему сериалу?
Нет, для меня «Песнь Льда и Огня» – это не обуза. Мне нравятся герои, мне нравится мир. Писать «Танец с драконами» было трудно, пока что это самая тяжелая моя книга. Наверное, можно подумать, что я устал – или что меня уже тошнит от этого сериала. Это неправда. Проблемы, которые возникли с «Танцем», совсем другого рода… «Песнь Льда и Огня» не отвратила меня от других проектов – я по-прежнему редактирую книги серии «Дикие Карты», которые, кстати, выходили и на русском, вместе с двумя соавторами мы написали роман «A Hunter’s Run», только что вышла составленная мной антология «Песни Умирающей Земли», посвященная фантасту Джеку Вэнсу… Но ни один из этих проектов не стал таким же популярным, как «Песнь Льда и Огня».
Вы склонны неожиданно убивать персонажей. Вы убиваете их бестрепетно, не испытывая сомнений, или вас все-таки гложут муки совести? Может быть, вы даже сочувствуете своим героям?
Убивать героев очень трудно. Очень! В третьей книге описывается некое событие, носящее название Красной Свадьбы, практически это бойня, и я очень долго не мог взяться за ее описание. Красная Свадьба случается в середине книги, но главу, в которой она описывается, я написал уже после того, как закончил роман. Убить героя – всё равно что убить друга. Даже когда убиваешь злодея, хоть и испытываешь удовлетворение, понимаешь всё равно, что без злодеев книга была бы пресной. Убьешь одного – нужно срочно придумывать следующего.
Теория великих людей на практике
Поскольку «ДД» – русская газета, не могу не спросить: повлияли ли на вас русские писатели? Параллели между «Песней Льда и Огня» и «Войной и миром» Толстого возникают неизбежно…
Точно. Мне очень нравится «Война и мир». Не могу сказать, что я много читал русских авторов: классика на английский в основном переведена, а с современной литературой дела обстоят куда хуже. Но в 70-е годы я читал, например, братьев Стругацких. Что до Толстого, я когда-то мечтал написать научно-фантастическую «Войну и мир». Не написал. Видимо, я пишу вместо этого «Войну и мир» в фэнтезийном варианте… (Смеется.)
Возвращаясь к Льву Толстому: «Песнь Льда и Огня» на деле – рассказ не столько о героях, сколько об истории. Есть ли у вас своя философия истории – такая, какая была у Толстого, когда он писал «Войну и мир»?
Не могу сказать, что у меня какая-то оригинальная философия, нет. История всегда меня интересовала, но на уровне именно что рассказа. В академических кругах есть два подхода к истории: теория великих людей, по которой историю определяют решения индивидов вроде Наполеона и Александра Македонского, и более современная марксистская теория, по которой всё дело в социально-экономических тенденциях, а великие люди не играют особенной роли. Должен признаться, что на эмоциональном уровне меня как писателя куда больше привлекает теория великих людей. Социально-экономические трансформации, распределение ячменя в Центральной Европе с 1832-го по 1857 год… Это не шибко интересно. Куда интереснее, кто кого предал, как шла та или иная битва, с кем спала королева, действительно ли Ливия отравила всех наследников Августа. Мне нравятся исторические романы вроде «Я, Клавдий» Роберта Грейвза и книг финского писателя Мики Валтари.
Как вы относитесь к хэппи-эндам?
Хэппи-энды – это хорошо, но меня куда больше привлекают «кисло-сладкие финалы». Скажем, финал «Властелина Колец». В каком-то смысле у книги счастливый конец, но одновременно и грустный: Шир спасен, но для Фродо настали безрадостные дни… «Песнь Льда и Огня» закончится на той же ноте.
Вы уже знаете, какой именно будет концовка?
Да, конечно.
Специально для «День за Днем» (17 июля 2009)
Николай Караев