Журнал ФАНтастика №7 (2008)Если вы интересуетесь творчеством Джорджа Мартина, то эта статья Михаила Назаренко из журнала  FANтастика (№6-7 за 2008 год) — лучшая стартовая точка. Литературовед, критик, прозаик Назаренко кому-то может быть также знаком под ником Petro Gulak обращается к автобиографическим вставкам Джорджа Мартина из РРетроспективы, интервью и воспоминаниям из блога, помещает писателя в исторический контекст и сравнивает его путь с другими писателями.

Это история о том, что леопарду не избавиться от своих пятен, особенно если он ими гордится.
А еще это история о большой мечте — или о нескольких мечтах, которые талант позволил осуществить, а время принесло успех.
А может быть, это рассказ о мальчике, который так и не вырос.
И на стандартный вопрос «А что такое Р. Р.?» отвечает: «Мои средние имена».

Джордж Мартин. РРетроспектива«Р. Р.» не то чтобы долго оставались загадкой для фэндома, но еще в конце 1980-х Роджер Желязны, рассказывая о дружбе с нашим героем, похвалялся: «Я даже знаю, что значат “Р. Р.”!»

Реймонд Ричард, а полностью — Джордж Реймонд Ричард Мартин. Для чего нужны инициалы? Чтобы не путали с другими Джорджами Мартинами, в том числе — с продюсером и аранжировщиком «Битлз». Почему эти загадочные буквы совпадают со средними инициалами Толкина? (Да, фэны спрашивают и такое.) Официальный ответ: «Пути Господни неисповедимы».

Инициалами своими Мартин гордится. Тысячестраничный сборник рассказов и повестей, подводящий итог почти четырем десятилетиям работы, он окрестил «ДжРРМ: РРетроспектива» (в русском переводе — «Ретроспектива»). Просто игра — но для Мартина любые игры, будь то настольные RPG или плоды воображения, чрезвычайно важны. Иначе не давал бы он персонажам огромной эпопеи имена героев комиксов, придуманных еще в тинейджерском возрасте, и не вспоминал бы с такой любовью незаконченную сагу о приключениях черепах, которых он в детстве держал дома.

Вероятно, для многих писателей книги — продолжение того, что было (или не было) сыграно в детстве. Но мало кто подчеркивает это с таким упорством, как Джордж Р. Р. Мартин: любой внимательный читатель опознает истоки его вдохновения. Мартин, как и его герои — семейство Ланнистер из «Песни льда и огня», — всегда платит свои долги.

Скафандры и овцы

Мартин — из тех писателей, которые любят задумываться над извечным вопросом «А что было бы, если…». Только обращают его не к будущему, а к собственному прошлому: как пошла бы жизнь, если…

«Имею скафандр — готов путешествовать»

Ну, скажем, если бы подруга его матери подарила Джорджу на Рождество 1958 года не роман Хайнлайна «Имею скафандр — готов путешествовать», а подростковую книгу о некоем пастухе (которую она презентовала-таки год спустя)? «Заняли бы овцы в моих мечтах место скафандров? Если так, то я никогда не стал бы писателем. Нынче рынок для рассказов об овцах не тот, что прежде, даже в Австралии».

Вряд ли овцы заинтересовали бы десятилетнего паренька, который бредил комиксами о супергероях, но… десять лет спустя ситуация выбора повторилась, только на этот раз решать пришлось самому Мартину.

Если бы в 1968 году «Американо-скандинавское ревью» не вернуло Мартину реалистический рассказ «Крепость» под тем предлогом, что он-де слишком длинен, — возможно, в современной литературе было бы одним фантастом меньше и одним историческим романистом больше. А может быть, и нет. Впрочем, кто, прочитав «Песнь льда и огня», станет отрицать, что Мартин — именно исторический романист? Но и не только, разумеется…

К своему двадцатилетию Джордж Мартин был автором пяти с половиной опубликованных рассказов. Правда, печатались они только в фэнзинах, да и «половина» образовалась потому, что очередной любительский журнал комиксов прекратил свое существование. В «РРетроспективу» Мартин включил только один из них в качестве исторического образчика. Палач, стреляющий крошечными гильотинами, и Белый Рейдер — супергерой на лыжах, сражающийся (реалистичности ради) против «коммуняк», — персонажи колоритные, но уж очень… детские. Да и перепечатанный рассказ «Только дети боятся темноты» свидетельствует лишь о том, что автор наконец добрался до Лавкрафта и Говарда («Тихий, глухой, пугающий смех наполнил все уголки древнего храма и унесся наружу, в ночь»). Со временем Мартин найдет свой стиль, но от глухого смеха в древних храмах так и не откажется: зато научится использовать набившие оскомину штампы в своих целях.

А вот рассказ «Крепость» был выдержан совсем в иной манере и, как для 19-летнего автора, обучающегося в школе журналистики, весьма неплох. «Коммуняк» в нем нет, зато есть русские, осадившие в 1808 году шведскую крепость Свеаборг. Многое уже напоминает зрелого Мартина: то, что вдохновлена «Крепость» поэзией — стихотворением Йохана Людвига Рунеберга, которое обрамляет рассказ; и обреченность шведского гарнизона, очевидная с первой страницы даже для тех, кто не знаком с историей XIX века; и то, что герои находят силы бороться до последнего… Самое главное: в «героических» комиксах, которые Мартин создавал прежде, всегда были четко разделены добро и зло, свет и тьма. «Крепость» же — первая, довольно робкая попытка показать конфликт, в котором обе стороны по-своему правы. «Обе стороны» — это не шведы и русские, а финны Антонен и Ягерхорн, оба — патриоты, но один из них видит будущее любимой страны в составе Швеции, а другой — России. А эпилог, в котором вице-адмирал Кронштет, отдавший приказ о сдаче Свеаборга, двенадцать лет спустя получает неоспоримые доказательства своей ошибки, — предвестье иных финалов, в которых естественный и логичный выбор оборачивается полным крахом. «Что, адмирал? Что скажет о вас история?» Тема изменчивости и зыбкости исторической памяти остается важной для Мартина вот уже сорок лет.

Другой рассказ Мартина, так и не опубликованный в 1960-е годы, — «И смерть его наследие» — развивает на современном материале тему исторического выбора. Умирающий от рака человек после долгих раздумий убивает откровенного фашиста, рвущегося к власти: не правда ли, очень напоминает написанную несколькими годами позже «Мертвую зону»? Неудивительно: в стране, где были убиты Хьюи Лонг и Мартин Лютер Кинг, Джон и Роберт Кеннеди, — такие книги появляются неизбежно. Но показательно ключевое различие: у Стивена Кинга герой с простецким именем Джон Смит предотвращает ядерную войну — и люди об этом узнают, пусть даже после его смерти. У Мартина деяние элегантного Максимилиана де Лорье приводит только к новому витку насилия. «Они его убили, — рыдали люди, — проклятые коммунисты… — Это ниггеры, проклятые ниггеры… Это демонстранты, проклятые предатели…» И появляется новый Пророк, а значит, снова нужно стрелять.

Первый и едва ли не последний раз Мартин попытался быть «актуальным» (он обратится к теме вьетнамской войны почти двадцать лет спустя в телесценарии «Дорога, по которой никто не путешествует», но и только). И второй раз — приблизился к трагедийному сюжету в классическом понимании этого слова: конфликту, в котором виноваты все или все правы.

Но и «Крепость», и «Смерть» так и остались «дорогами, по которым он не путешествовал»: оба рассказа были напечатаны только в 2003 году. Судьбу Джорджа Мартина определили совсем другие сочинения: рассказ научно-фантастический и рассказ мистический.

С них-то все и началось.

Группа Дня труда, или Промежуточное поколение

Во вступительных статьях к первым разделам «РРетроспективы» Мартин подробно передает злоключения молодого автора, который еще не понял, что не стоит посылать в журналы свои рассказы, не оставив себе второго экземпляра. Я не буду пересказывать увлекательные истории о бесконечных отказах и потерянных рукописях — и о том, как, случайно познакомившись со знаменитым редактором Гарднером Дозуа, Мартин узнал, что его НФ-рассказ «Герой» куплен журналом «Galaxy».

Куда важнее понять, чем жила англо-американская фантастика начала 1970-х годов, когда Мартин, с любопытством оглядываясь по сторонам, вступил в ее пределы.

В 1971 году — практически одновременно с публикацией «Героя» — закрылся британский журнал «New Worlds», который Майкл Муркок за семь лет до того превратил во флагмана «новой волны» — нового поколения фантастики. Радикальные перемены в фантастике — эстетические, политические, жанровые, тематические — готовились исподволь с начала 1950-х и наконец выплеснулись на поверхность. Многие сочли это революцией — которая, как водится, пожрала своих отцов и своих детей. «Новые миры» потому и закрылись, что оказались не только скандальными, но и нерентабельными: молодых бунтарей подкармливала власть, а те и не возражали.

Табу, установленные знаменитым редактором Джоном В. Кэмпбеллом еще в конце 1930-х, понемногу нарушали уже писатели старшего поколения: религия, секс и превосходство инопланетян над землянами потихоньку просачивались в фантастику. Кульминацией стал «Чужак в чужой стране» Хайнлайна (1961), соединивший все три темы и, вследствие этого, изрядно пощипанный при редактуре. Брэдбери перенес темы и сюжеты дешевых ужастиков в поэтику «темного» американского романтизма По и Готорна. Оставалось — вслед Хайнлайну — заострять некогда запретные темы до предела (так появляется, к примеру, антихристианский памфлет Муркока «Се Человек»); а вслед Брэдбери — создавать книги, используя приемы «большой литературы» (и роман Браннера «Всем стоять на Занзибаре» производит фурор только потому, что писатель использовал литературную технику, изобретенную Джоном Дос Пассосом почти за сорок лет до того).

Новая волна ушла в песок, когда закончились бунтарские шестидесятые: радикализм политический был уже не ко двору — да и просто прискучил; радикализм эстетический нашел приют в повестях и рассказах — недаром Эллисон еще многие годы будет регулярно получать награды за свои претенциозные сочинения.

Посмотрите, кто получал премию «Хьюго» по обе стороны рубежа десятилетий. 1968-1970: «Князь Света» Желязны, «Всем стоять на Занзибаре» Браннера, «Левая рука Тьмы» Ле Гуин. 1971-1974 — «Мир-кольцо» Нивена, «В тела свои разбросанные вернитесь» Фармера, «Сами боги» Азимова, «Свидание с Рамой» Кларка: книги, не просто низкие по литературному уровню, но вызывающе традиционные. Ничего не изменилось — можно писать о том же и так же, как и в 1950-е годы; разве что Азимов позволил себе скромный повествовательный эксперимент.

По какому пути пойти начинающему автору?

Мартин довольно скоро обнаружил, что он не одинок: поколение 1970-х так и не стало «поколением» в литературном смысле — то есть направлением, объединенным единой эстетикой и задачами. Но нечто общее у молодых авторов все же было: то самое, что позволило Томасу Дишу — одному из славных авторов Новой волны — в 1980 году навесить на них ярлык «Группа Дня труда».

Дело в том, что с американским Днем труда (первый понедельник сентября) близок по времени проведения традиционный Worldcon, на котором вручаются премии «Хьюго». Диш обвинил Мартина, а заодно Танит Ли, Майкла Бишопа, Джона Варли, Орсона Скотта Карда (как видите, очень разных писателей) — в том, что они принимают премии «Хьюго» и «Небьюла» слишком всерьез, а потому выдают на-гора откровенно коммерческий продукт. Они стали свидетелями неудачи Новой волны — «и как эстетической программы (манифесты не создают искусство), и в коммерческом плане. Рынок вознаграждает описание простеньких проблем, с которыми играючи справляются здравомыслящие и симпатичные персонажи… Такие книги любил дедушка, их любила бабушка, а значит, их полюбит и Группа Дня труда. Если искусство и имеет какое-то отношение к подобным сочинениям, то оно спрятано где-то очень глубоко; да, собственно говоря, к чему вообще о нем заботиться?»

Отбросим эмоции и не будем рассуждать о том, какому автору дороже коммерция — Мартину или, скажем, Муркоку. Что в остатке? А в остатке вполне понятное раздражение Томаса Диша, обнаружившего, что молодые писатели даже не спорят с его эстетикой и его ценностями — а просто не обращают на них внимание.

Ответ Мартина на филиппику Диша — несколько запоздалый манифест несостоявшегося поколения. И одновременно — итог того, что Дж.Р.Р.М. сделал в семидесятые годы — пожалуй, самое плодотворное свое десятилетие.

«Простенькие проблемы, с которыми можно справиться играючи? А как же. Простенькие проблемы любви и смерти, сексуальности и экзистенциального одиночества, Бога и морали…

В моем поколении слились два враждебных лагеря 60-х годов. Мы — первые дети Космической Эры; мы еще ходили в школу, когда был запущен первый спутник. Мы смотрели ужастики и документальные фильмы о полете Лайки, мы точили зубы на подростковых книгах Хайнлайна и Андре Нортон и, конечно, на комиксах. Эпоху дешевых журнальчиков (pulps) мы не застали, зато вцепились в серию «Ace doubles» [книги-«перевертыши» с двумя НФ-романами]. Так что одной ногой мы твердо стоим в лагере традиционной НФ — лагере высоких технологий, героических приключений, безудержного оптимизма и ярких мечтаний. Но мы также — поколение Вьетнама, детей цветов, анархистов и пацифистов 60-х: поколение, лишенное иллюзий, сомневающееся, идеалистичное. Знаком эпохи была и Новая волна: даже когда созданные ею книги были совершенно неудобочитаемыми, мы сочувствовали этим опытам…

Все как обычно: тезис, антитезис, синтез. Разделение между «популярной» и «настоящей» литературой — отвратительное и недавнее изобретение. Нет причин, по которым великое искусство не может быть популярным — или почему то, что популярно, не может быть искусством. Вот к чему стремится Группа Дня труда: соединить яркость, живость и силу лучших образцов традиционной НФ с литературными ориентирами Новой волны. Породнить поэта с ракетчиком. Возвести мост между двумя культурами.

Некоторые из нас упадут по дороге: мы — всего лишь люди. Но мы не оставляем усилий. Я же сказал, что мы — сборище идеалистов. Мечтатели до мозга костей».

Как истинный идеалист, Мартин несколько приукрасил реальную картину. Его «манифест» — скорее декларация о намерениях, чем свидетельство конкретных результатов. Но он безусловно прав в одном: синтез старых добрых традиций старой доброй НФ «золотого века» и поисков Новой волны действительно был неизбежен. Вскользь упомянутые фильмы ужасов и комиксы оказались третьим, не менее важным компонентом.

Премия Хьюго (фото 2006 год)А много позже Мартин процитирует знаменитую Нобелевскую речь Фолкнера: слова о том, что главная тема искусства — борение человеческого сердца с самим собой. Этому принципу он остается верен и по сей день.

Что же Мартин взял из «золотого века» НФ, а что — из опыта Новой волны? В первых его «взрослых» рассказах заметны разве что самые общие влияния. «Дорога в Сан-Брета» — история о машине-призраке на заброшенной дороге — вполне органично смотрелась бы в журналах и 50-х, и 60-х. «Герой» более жестко привязан к своему времени. Довольно неуклюжие штампы «боевой» НФ («невидимый луч концентрированного звука, передаваемого на высоких частотах, вонзился в его тело») оказались не самой важной частью рассказа о космическом ветеране, которого втайне убили свои же, когда он настоял на своей отставке.

Хороший писатель обращает себе во благо даже то, чего не было. Неучастие Мартина во вьетнамской войне (он проходил альтернативную службу) стало основой для будущего сценария «Дорога, по которой никто не путешествует». Но и не только: не-вьетнамские годы усилили столь важную для писателя тему (не)вмешательства в историю. Мартин — идеалист и в этом: никаких исторических законов его миры не знают, лишь свободную волю каждого человека. А значит, каждый из нас несет ответственность за каждый поступок: ведь неизвестно, какие у него будут последствия…

В «Герое» и «Дороге в Сан-Брета» ничего подобного еще нет. В них вообще ничего нет, кроме фабулы: ни конфликта, ни характеров. Но «Герой» важен для Мартина не только потому, что это первый рассказ, за который он получил гонорар. «Герой» — еще и начало большой, впечатляющей и… очень личной Истории будущего.

Свет далеких звезд

Мартин ностальгически вспоминает времена своего детства, когда берег Нью-йоркской бухты был для него столь же далек, как и созвездие Ориона. И то, и другое — недостижимые огни.

Снова и снова — начиная с первых НФ-рассказов, таких, как «Второй вид одиночества», — он пытался передать читателю ощущение манящей бесконечности пространства. Не случайно вселенная его Истории будущего получила название «Тысяча миров»: «мне понравилось, как это звучит, а кроме того, появилась возможность по мере необходимости придумывать новые планеты… не говоря уже о том, что это на девятьсот девяносто два мира больше, чем в “Восьми мирах” Джона Варли».

Урсула Ле Гуин иронически назвала свой цикл об Ойкумене «якобы-связной вселенной с дырками на локтях». Мартин мог бы повторить это — с оговоркой: в отличие от Ле Гуин (и, тем более, Хайнлайна или Азимова) он даже не пытался наметить основные вехи истории. Конечно, время от времени упоминаются Двойная Война или Старая Земля, но в большинстве рассказов и повестей жизнь Тысячи миров никак от них не зависит. Фантастика Мартина описывает «где-то» и «когда-то»… словом — обычная космоопера. Или нет?

Как бы ни были скудны авторские указания, примерную последовательность глобальных событий можно восстановить.

Пережив в начале XXI века Войны пламени (то есть войны ядерные), земляне устремились в космос, создали десятки колоний в других звездных системах и в конце концов — когда и как, не известно, — столкнулись с иными разумными существами. Федеральная Империя расширялась веками, пока наконец пограничные стычки не перешли в полномасштабную войну с двумя расами — финдайи (первыми инопланетянами, повстречавшимися человечеству) и хранганами. Тысячелетняя Война привела к прекращению сообщений между планетами людей на время жизни по крайней мере одного поколения и восстановлению человеческой цивилизации, «но уже не в рамках одной политической системы».

Богатый, хотя и, будем откровенны, не очень оригинальный фон для космических приключений, сражений «и прочей аппаратуры». Но все эти увлекательные происшествия Мартин не описывает нигде, кроме того же раннего «Героя» (да и там Тысячелетняя Война только маячит в близком будущем). Мартина интересует совсем другое — то, что и сделало цикл о Тысяче миров одним из самых заметных событий в фантастике семидесятых. «Борение сердца с самим собой».

Пожалуй, даже у Ле Гуин события космических масштабов не были настолько «интровертными». Мартин демонстративно уравнивает общество и человека, человека и Вселенную — а точнее, отказывается изображать огромный внешний мир иначе, нежели через призму одного, частного восприятия. В финале повести «Каменный город», которую писатель называет ключевой для цикла, человек «идет от звезды к звезде»: буквально, не метафорически. Эти слова могли бы стать эпиграфом ко всей Истории будущего.

«Простые проблемы» — любовь, одиночество, поиски Бога; но при этом — в антураже ярком, экзотическом, порой даже отталкивающем. Помещать «вечные темы» по соседству с бластерами, инопланетной бюрократией, инопланетным же паразитом по имени Гришка (в русском переводе отчего-то «Сосун») — значит идти на риск. Риск вульгаризации, прежде всего.

Songs of the Dying EarthНо для Мартина именно такой язык, именно такие декорации знакомы, понятны и близки. Он на них вырос. И не случайно до сих пор его кумиром остается Джек Вэнс: сейчас Мартин готовит к изданию антологию рассказов, действие которых происходит на Умирающей Земле, созданной фантазией Вэнса [антология уже вышла на английском и русском языках — прим. 7kingdoms.ru].

Мартину интересно придумывать самые невероятные миры и народы; но для неисправимого романтика важно и то, что каждый ландшафт в конечном счете — лишь отражение внутреннего мира человека.

Потому его История будущего и вышла такой… странной. Поэтичность незаметно переходит в натурализм; поединки и сражения оказываются поразительно бесплодными; перед героями возникают те самые «простые проблемы», решить которые невозможно в принципе, а можно только жить с ними… И при этом тексты не рассыпаются; даже самая отъявленная эклектика оказывается вполне органичной.

Вот — планета, на которой, возможно, обитают призраки. Разумеется, познание мира — отличная штука, но живое ощущение Чуда, которое скрывается в тумане, — не дороже ли истины? («Мистфаль приходит утром», 1973; первый рассказ Мартина, выдвигавшийся на премии «Хьюго» и «Небьюла».)

Взгляд с другой стороны: инквизитор, преследуя новую ересь (святой Иуда Искариот с драконами!), обнаруживает, что ее основал древний орден Лжецов. Лжецы уверены, что во Вселенной, не знающей ни смысла, ни милосердия, утешительная ложь религии — единственное убежище для слабого человека, не готового взглянуть истине в глаза. Инквизитор, утративший веру, но не тягу к Истине, вынужден служить величайшему из вымыслов — христианству — на своем звездолете, который носит название «Дракон». («Путь Креста и Дракона», 1979; премии «Хьюго» и «Локус».)

Люди всегда разделены невидимыми барьерами. Почти каждый из нас сам строит вокруг себя стену, но даже те, кто пытаются ее сломать, чтобы раскрыться любимому человеку, не могут это сделать до конца. Остаются одинокими. Но что, если на другом краю вселенной можно обрести всепоглощающую любовь, полное взаимопонимание, прощение, даже бессмертие! — которые приносит странное существо-паразит по имени Гришка?.. («Песнь о Лии», 1974; первая премия «Хьюго», полученная писателем.)

Это не Брэдбери (хотя при чтении «Мистфаля» его вспоминаешь), и это не Вэнс. Это очень узнаваемый — и ни на кого не похожий — Джордж Мартин.

Томас Диш не преминул покритиковать «Путь Креста и Дракона»: по его мнению, рассказ много выиграл бы, отнеси Мартин его действие не в далекое будущее, но, скажем, в сотый год новой эры. Возможно. Но важно понять и логику Мартина: «Такое изменение превратило бы то, что я задумал как общее рассуждение на тему правды, лжи и всех верований вообще, — в грубоватый удар по христианству. Нет ничего плохого в том, чтобы время от времени наносить такие удары — особенно по религии, которую исповедуют ультраправые… но рассказ-то о другом».

Иллюстрация к роману «Умирающий свет»
Иллюстрация к роману «Умирающий свет»

Снова и снова Мартин пишет о потерянной любви — неудивительно, если вспомнить, что в 1970-е годы он пережил несколько бурных романов, свадьбу и развод. Ничего нельзя обрести без утраты; однако можно утратить всё, сохранив только уверенность в том, что есть истина, честь, верность. Мартин настойчиво искал единый образ, единую метафору — причем такую, которая могла бы стать основой сложного сюжета. Его первый роман и стал развернутой метафорой, вместившей почти все темы, возникавшие в рассказах Мартина: «Умирающий свет» (1977).

Само название романа — поэтическая цитата. (Герои Мартина вспоминают стихотворные строки не реже, чем автор использует в заглавии слово «Песня»: «Песнь о Лии», «Песни звезд и теней», «Песни, которые поют мертвецы», «Одинокие песни Ларена Дорра», «Песнь льда и огня», «Песни Умирающей Земли» и наконец — не вполне переводимое «Dreamsongs», «Песни-видения».)

«Умирающий свет» — полустишие из стихотворения великого валлийского поэта Дилана Томаса, посвященного смерти отца. «Бунтуй, бунтуй, что умирает свет…»: так уже в заглавии заданы — для тех, кто помнит первоисточник, — и героизм борьбы с неизбежным, и ее обреченность.

Блуждающая планета Уорлорн — несомненно, один из самых запоминающихся миров современной НФ. Мир, который обитатели планет Окраины преобразили на несколько десятилетий, чтобы провести грандиозный Фестиваль; затем опустевший Уорлорн медленно движется навстречу холоду и тьме. Образ сам по себе яркий, а Мартин еще и насыщает его живыми образами… да нет, умирающими, конечно: образами флоры, фауны, архитектуры и, что важнее всего, культур.

Дерк т’Лариен прилетел на Уорлорн в надежде вернуть любимую Гвен, которая бросила его несколько лет назад, а теперь прислала «говорящий камень», который означает: приходи и ни о чем не спрашивай. Но Гвен, как оказалось, стала женой… нет, бетейн (она долго не может объяснить Дерку, что это значит) уроженца планеты Верхний Кавалаан и собетейн его тейна — самого близкого человека, больше, чем брата, друга и любовника. Столкновение культур, ломка представлений о дозволенном, невозможность однозначного морального выбора; необходимость прогресса в застывшей культуре Кавалаана и понимание того, что приобщение к галактической цивилизации приведет к гибели не только привычного уклада, но и собственно культуры — литературы и языка, в первую очередь… Одиночество, предательство, самопожертвование; многоходовая провокация, смысл которой становится ясен далеко не сразу (потому и в пересказе завязки я сознательно допустил очень важную неточность). Что остается в конце? Только запятнанная честь, которую нужно восстановить, войдя в дуэльный «квадрат смерти» — без страха перед гибелью и без особой надежды на победу. Свет гаснет, звезд не видно в пустом небе; последние слова романа: «Было очень холодно».

Иллюстрация к роману «Умирающий свет», худ. Том Кидд
Иллюстрация к роману «Умирающий свет», худ. Том Кидд

Многих такой финал раздражает; первого редактора романа — привел в ярость. Между тем, для Мартина он принципиален. Важно не то, выживет герой или нет: важно то, к чему он пришел. Никогда прежде Мартин не выражал в своей прозе такую степень отчаяния и безнадежности, которые все-таки нужно и можно преодолеть. Да и позже — только в романе «Буря мечей», третьем томе «Песни льда и огня».

«Я люблю закаты, и мне они кажутся куда более трогательными, чем восходы. Сумерки — моя любимая пора дня, осень — любимое время года. Среди моих любимых стихотворений — “Озимандия” Шелли и “Не бродить уж нам ночами…” Байрона». Еще бы: Озимандия — имя великого царя, от деяний которого остались лишь обломки статуи; а касаемо Байрона… «Меч сотрет железо ножен, И душа источит грудь, Вечный пламень невозможен, Сердцу надо отдохнуть…» Вот еще что сближает Мартина с Брэдбери: как вы помните, эти строки Байрона приведены в «Марсианских хрониках».

Но Мартин не был бы Мартином, если бы не вспомнил еще одно классическое сочинение, однако совсем иного рода: «Имею скафандр — готов путешествовать» Хайнлайна. «Земля перед судом Трех Галактик! “Забирайте наше солнце! Мы сделаем другое или умрем, добиваясь цели! В этом — величайшая гордость человека”. Меня это зацепило. Еще бы нет!»

Вот, кстати, тоже первоисточник «Умирающего света». Томас и Хайнлайн, Байрон и Вэнс — смесь гремучая, но сильная.

Роман был встречен тепло, хотя премий и не завоевал. После него Мартин еще не раз возвращался во вселенную Тысячи миров; и если упомянутый выше «Каменный город» (1977) — прекрасное выражение тяги к неизведанному — тоже остался без наград, то куда более привычные по форме и содержанию «ужастики» «Короли-пустынники» (1979) и «Летящие сквозь ночь» (1980) быстро обросли ворохом премий и экранизаций. Суета сует…

Семидесятые годы закончились; восьмидесятые стали временем экспериментов, разочарований, новых экспериментов… и Голливуда.

На все руки мастер

Мартин любит советовать молодым авторам: оттачивайте мастерство на рассказах. Оно и коммерчески выгодней, в конце концов. Если вы напечатаете роман, это будет всего лишь один из многих дебютов. Но если ваши рассказы были замечены прежде, то книга станет Долгожданным Первым Романом.

А после Долгожданного Первого романы пошли один за другим.

И все — слабее «Умирающего света».

Бразильская обложка к «Шторму в Гавани ветров», худ. Марк Симонетти
Бразильская обложка к «Шторму в Гавани ветров», худ. Марк Симонетти

Мартин никогда не скрывал, что любит получать премии. Работая с Лизой Татл над повестью «Шторм в Гавани Ветров» (1975), он все время повторял, подбадривая соавтора, что уж «Хьюго» и «Небьюла» им обеспечены. Нет, только премия журнала «Локус»; но повесть и впрямь получилась неплохой: с нее и началось знакомство русских читателей с творчеством Мартина в 1985 году. «Шторм» вместе с еще двумя повестями (не хуже первой, хотя многие полагают иначе) образовал довольно-таки цельный роман «Гавань Ветров» (1981), крепкий «производственный» текст — в том же смысле, в каком «производственными» являются романы Энн Маккефри о драконах Перна. Далекая планета, множество островов, самая надежная связь между которыми — не корабли, но летатели: обладатели крыльев-планеров, сделанных из останков древнего звездолета. И снова — косность традиций, бунт против них, личная ответственность за последствия. Всё то же, что и в других повестях Мартина, только углы сглажены. Лучшее, что есть в романе, — чувство полета, пейзажи Гавани Ветров… и очень «мартиновский» финал. Старуха, уже много лет не способная летать (а мы проследили всю ее жизнь и видели, как она почти в одиночку изменила мир), призывает певца, который должен выучить песню о том, как она «умерла по-настоящему»: взлетела в последний раз, и больше ее никто не видел. Смерть тела и бессмертие души: Мартин и Татл нашли зримый и убедительный образ.

Бразильская обложка «Грез Февра», худ. Марк Симонетти
Бразильская обложка «Грез Февра», худ. Марк Симонетти

После «Гавани» — «Грезы Февра» (1982). Вампиры на Миссисипи — через шесть лет после романа Энн Райс «Интервью с вампиром»: не столь уж оригинально. «Грезы Февра» — прежде всего исторический роман о пароходах на великой реке накануне и после гражданской войны. Очевидная параллель между вампирами и рабовладельцами намечена, но не развита. После прочтения в памяти остаются разрозненные картины — пароходные гонки, туман над рекой, прибрежные заросли… А сквозной мотив романа… да, «Озимандия» Шелли! История же кровососов совершенно не выразительна, даром что, по мнению писателя, «изящество вампиров хорошо соответствует изяществу пароходов, движущихся в ночи». Добавим к этому, что «Грезы Февра» — первый роман Мартина, изданный без обозначения жанра, как «мейнстримовский» текст; продавался он лучше, чем предыдущие книги.

И наконец — «Рэг Армагеддон» (1983), оказавшийся, в соответствии с заглавием, катастрофой. «Это настоящий гибрид: рок-н-ролл 60-х, хоррор и “темная фэнтези”, детектив с убийством и мейнстримовская психологическая проза — и всё это смешано. Пожалуй, это был мой самый амбициозный, самый экспериментальный роман. К сожалению, он стал полным коммерческим провалом. Вместо того, чтобы вывести меня на новый уровень, он едва не погубил мою карьеру». История рок-группы «Назгул», создавшей бессмертные альбомы «Жаркий ветер из Мордора», «Напалм» и «Музыка, которая поднимет мертвых», — история эта явно оказалась читателям не по зубам: как подозревает Мартин, дело в том, что вкусы у любителей хоррора и рок-музыки заметно различаются. Не случайно «Рэг Армагеддон» — единственный роман Мартина, так и не переведенный на русский язык (за вычетом прошлогоднего «Бега охотника»).

The Armageddon RagСработал и еще один фактор: начало 80-х — преддверие очередной революции в американской НФ. В 1981-82 годах печатают первые заметные рассказы отцы киберпанка Уильям Гибсон и Брюс Стерлинг, получают первые премии наследники 70-х — те, кого Майкл Суэнвик назовет «гуманистами», и прежде всего — Конни Уиллис. Ностальгический, обращенный в прошлое «Рэг Армагеддон» оказался не очень актуальным.

Все три романа Мартин писал, выкарабкиваясь из финансовой и эмоциональной ямы: в 1979 году он развелся с женой и переехал в город Санта-Фе, «совершенно разбитый и чудовищно одинокий». Из всех жителей этого города Мартин знал — и то шапочно — только одного, зато звали его Роджер Желязны.

Мы были коллегами, встречавшимися на конвентах, не более того, но, увидев, как он отнесся ко мне, вы могли бы сделать вывод, что мы были ближайшими друзьями уже много лет. Он поддерживал меня в течение моих самых тяжелых месяцев. Мы вместе ужинали, и завтракали, и говорили, говорили… Когда местный книжный магазин пригласил его раздавать автографы, он позаботился о том, чтобы пригласили и меня. Он таскал меня на вечеринки и дегустации вин, даже просил разделить с его семьей трапезы на День благодарения и Рождество. Если мне нужно было лететь на конвент, он ездил на другой конец города, чтобы забрать мою почту и полить цветы у меня в квартире. А когда в конце своего первого года в Санта-Фе я оказался на мели, он предложил мне ссуду, чтобы поддержать меня на плаву, пока я не закончу “Грезы Февра”.

А еще Желязны написал предисловие к сборнику Мартина «Портреты его детей» (1987) под названием «Набросок их отца», где признался, что хотел бы сам написать такой рассказ, как «Одинокие песни Ларена Дорра» (1976) — несомненно, самый «желязновский» из текстов Мартина. А Дж.Р.Р., опытный шахматист, помог Желязны в работе над рассказом «Вариант единорога» (1981), главного героя которого зовут… Мартин.

Желязны, создавший лучшие свои книги во времена буйства Новой волны; Мартин, которого поспешили записать в ренегаты. Родственные черты очевидны: страсть к поэзии и внимание к теме одиночества, безудержная фантазия и умение знакомить читателя с персонажами через мелкие детали… Очевидны и различия: Желязны — прежде всего стилист (в 60-е годы, до «коммерциализации»); Мартин, хотя и обладает узнаваемым стилем, может, не задумываясь, принести его в жертву повествованию. Ранний Желязны весь соткан из цитат и аллюзий — Мартину достаточно узнаваемого названия романа да неявной цитаты из американского авангардиста Э. Э. Каммингса в первой главе («…цитируя древнее стихотворение…»). Недоброжелатели могут сказать, что Мартин — это упрощенный Желязны; но голос у него свой, а как создатель людей он, пожалуй, превосходит Желязны.

Сошлись двое фантастов и на почве любви к настольным играм. Игра «Супермир», по признанию Мартина, разбудила в нем автора комиксов и успешно вытеснила из головы — более чем на год! — все творческие планы. «Я создавал персонажи и изобретал сюжетные ходы каждый день, словно помешанный. Все-таки это нечто противоположное творческому тупику. Мною владело творческое безумие или что-то вроде него, когда реальный мир исчезает и ничто не имеет значения, кроме книги, которой ты живешь днем и о которой мечтаешь ночью. Только там не было никакой книги… Пока не было. Была только игра».

Мартин привлек к игре таких известных писателей, как Говард Уолдроп, Льюис Шайнер, Уолтер Йон Уильямс, не говоря уж о Роджере Желязны. Результатом стала многотомная серия «Дикие карты», начавшая свой путь в 1987 году. Образцом для нее послужили антологии Роберта Асприна и Линн Эбби «Мир воров»; но замысел Мартина со товарищи был более амбициозным. Рассказы о суперменах — каждый автор придумывает свой — оказались «вписаны» в рамки альтернативной истории второй половины ХХ века. 15 сентября 1946 года инопланетный вирус «дикая карта» был распылен над Америкой, вырвался на свободу. Из числа заразившихся одни умерли страшной смертью, другие превратились в уродов-«джокеров», третьи стали «тузами» — обладателями сверхспособностей.

В первые годы холодной войны тузов использует американское правительство, чтобы смещать неугодных правителей, начиная с аргентинского диктатора Перона. Эпоха маккартизма — суперменов обвиняют в антиамериканской деятельности, а Сталин лицемерно заявляет о поддержке тузов (Лысенко, кстати, был джокером, а Хрущев отправил своего предшественника на тот свет, вогнав в него кол). Шестидесятые — джокеров посылают во Вьетнам, а тем временем ведется борьба за права мутантов и натуралы пытаются «расширять сознание». Семидесятые — жертвы «дикой карты» не остаются в стороне от «Уотергейта» и разборок итальянской мафии…

«Дикие карты» пытались сочетать не вполне сочетаемое: изображение реальной истории и стилистику комиксов. Результат получился по крайней мере сомнительный — с эстетической точки зрения, но не с коммерческой: в начале 2008 года вышел восемнадцатый том сериала, запланировано еще минимум два. Американских читателей игра с узнаваемыми образами массовой культуры, несомненно, привлекает, но трудно не заметить, что даже лучшие из соавторов — в том числе и Мартин — работали вполсилы.

Tuf Voyaging (японское издание)Так или иначе, а моральным и материальным подспорьем Мартину «Дикие карты» послужили. После провала «Рэга Армагеддона» ни один издатель не согласился выплатить аванс за роман о Джеке Потрошителе «Черное, белое и красное насквозь», который Мартин в результате так и не закончил. И следующей его большой книгой, не считая сборников малой прозы, стал… в общем-то, тоже сборник, а точнее — цикл повестей «Путешествия Тафа» (1986): одно из самых популярных — и самых слабых — произведений Мартина.

Кажется, первый и последний раз он выстроил книгу, исходя не из образа, метафоры, «картинки», но из сознательно сконструированного характера. Мартин поставил перед собой очень конкретную цель: ему хотелось создать не запоминающийся мир, не своеобычный антураж, а персонажа, которого нельзя будет спутать ни с кем. Своего он добился: экологический инженер Хэвиланд Таф, «большой лысый купец, любитель кошек, вегетарианец, пьющий вино из грибов, претендующий на роль бога, суетливый и официальный, и не столько уникальный, сколько эксцентричный», — уютно умостился во вселенной Тысячи миров, проворачивая сомнительные сделки.

Мартин не скрывает источники своего вдохновения: Таф обязан многим вымышленным и реальным персонажам, от героев Джека Вэнса и Пола Андерсона до самого Альфреда Хичкока. Впервые Мартин создал абсолютно «экстравертный» текст; события полностью вытеснили рефлексию — и это стало одной из главных тем книги: Таф не сомневается в своем праве решать судьбы миров («Профессия бога еще труднее, чем профессия эколога, хотя, должен заметить, что когда я взвалил на себя эту ношу, я знал, что это рискованно»).

Иллюстрация к роману «Путешествия Тафа»
Иллюстрация к роману «Путешествия Тафа»

Получилась довольно увлекательная книга, отчетливо стилизованная под прозу Джека Вэнса — и совершенно проходная. Как, впрочем, и почти все повести и рассказы, написанные Мартином в восьмидесятые годы. Они продолжали получать премии — не столько по инерции, сколько благодаря несомненному техническому мастерству автора, которое, к сожалению, не прикрывало пустоту написанного. «Лечение мартышками» (1983, премия «Локус»), «Человек-в-форме-груши» (1987, премия Брэма Стокера) — «ужастики», которые совсем не пугают, а разве что вызывают омерзение; «Шесть серебряных пуль» (1988, Всемирная премия фэнтези) — детектив с участием вервольфа-астматика, живущего в провинциальном городишке…

Было бы слишком просто объяснить изменение творческой манеры Мартина так, как это делает он сам: обретением счастья в личной жизни. «Иногда кое-кто из моих читателей интересуется, почему я больше не пишу грустные истории о неразделенной любви, как это было в 70-х. Виновата Пэррис! О несчастной любви можно писать, лишь когда ваше сердце разбито». Дай бог Мартину долгих счастливых лет, но дело все-таки в другом: он еще в конце семидесятых ощутил, что ему грозят самоповторы и попытался уйти от них, разнообразя темы и тональность. Не получилось.

Но и в это бедное десятилетие Мартин создал одну замечательную повесть и один безусловный шедевр.

Повесть «Тупиковый вариант» (1982) — еще одно возвращение к важной для Мартина теме «Что было бы, если…». Герой получает возможность «переиграть» свою жизнь, испорченную завистливым мерзавцем, — и отказывается: так он побеждает в шахматной партии, обреченной на проигрыш, и обретает непредсказуемое будущее.

Suicide Kings, edited by George R.R. Martin.Рассказ «Портреты его детей» (1985) завоевал премию «Небьюла» и… почти не поддается пересказу. Писатель Ричард Кантлинг разговаривает со своими героями, которые сходят с картин, написанных его дочерью: ну и что? А, между тем, ничего более пронзительного и горького Мартин не написал. Творчество подминает всё — личную жизнь, любовь и привязанности, заставляет Кантлинга, по сути, предать единственную дочь. И разговор с «детьми его духа» превращается в безжалостный самосуд, приговор которого… Вот тут-то и сложность. Мартину удалось невозможное: каждый читатель уверен, что прекрасно понял финал рассказа, но при этом я еще не встречал двух людей, которые трактовали бы его одинаково. Недостаток это? Не думаю: тот случай, когда многозначность — сознательная ли, бессознательная, — делает рассказ не только запоминающимся, но и тревожным.

Одновременно с «Дикими картами» Мартин нашел и еще один приработок «на стороне», а именно в Голливуде. В «большое кино» он не рвался, а вот телевидению отдал почти восемь лет, работая над сериалами «Новая сумеречная зона» (провалился) и «Красавица и чудовище» (обрел популярность, но тихо скончался, когда из него ушла Линда Гамильтон).

…надцатый том «Диких карт», очередной телепроект, загубленный продюсерами — неужели к этому пришел тот, кто был одним из самых ярких писателей десятилетия? Тупик, несомненный тупик — и вряд ли выходом из него стал бы «Авалон», новый роман о Тысяче миров, начатый в 1991 году.

Но когда Мартин уже написал страниц сорок этой книги, он вдруг увидел… огромную мертвую волчицу в снегу (летнем снегу, что важно!), а рядом с ней шестерых волчат: пятеро серых, один альбинос.

Нужно было только записать.

Записывает он по сей день.

Песнь без конца

Когда Мартин отправил своему редактору заявки на три совершенно разные книги — НФ, хоррор и фэнтезийную трилогию, — ему посоветовали остановиться на последнем варианте: сейчас такое легче продать. Мартин согласился; тут-то и повторилась история Ахиллеса и черепахи. Уже к моменту публикации первого тома «Песни льда и огня» — «Игра престолов» (1996) — писателю стало ясно, что он добрался разве что до середины изначально задуманной первой части: трилогия стала тетралогией. К концу второго тома — «Битва королей» (1998) — автор решил, что каждую часть «трилогии» он разделит надвое; следовательно, томов будет шесть. После «Бури мечей» (2000) неожиданно возник четвертый том, которого вовсе не было в замысле: Мартин намеревался ограничиться фразой «Прошло пять лет». Вместо этого он пять лет работал над «Пиром стервятников» (2005)… и оказалось, что «Пир» тоже придется рубить пополам. Так что на сегодняшний день «Песнь льда и огня» — недописанный семитомник, а Мартин заканчивает работу над пятой книгой, «Танец с драконами».

Если учесть, что объем каждого тома — от восьмисот до тысячи страниц, может возникнуть вопрос: а стоит ли такую махину вообще читать? То, что новую часть саги ждут тысячи поклонников по всему миру, ни о чем не говорит, конечно: мало ли чего ждут. Но прав ли Мартин, когда называет «Песнь» лучшим своим творением? Давайте разберемся.

К 1996 году Джорджа Р.Р. Мартина читатели почти забыли. Аванс-то он получил солидный, но издательство «Харпер Коллинз», желая подстраховаться, выпустило брошюрку — первые главы «Игры престолов» с похвалами Роберта Джордана, Раймонда Фейста и Энн Маккефри на первой странице. «Если вам понравится, — завлекали издатели, — (а вам непременно понравится), возвращайтесь в магазин с этой брошюрой, и вам продадут весь роман со скидкой. Не прогадаете!»

Игра Престолов, британское изданиеВо время рекламного тура Мартин пережил унижение, о котором теперь может вспоминать со смехом: приехав в Сент-Луис, он узнал, что в соседнем городе проходит конвент, почетные гости которого — некие Рэй Брэдбери и Гарри Гаррисон. Так что когда Мартин пришел в книжный магазин, совмещенный с кафе, там его встретили четыре человека, не считая менеджера. Менеджер представил писателя гостям… те встали и ушли. «Вот так мне пришлось раздавать автографы минус четырем людям».

Десять лет спустя «Пир стервятников» займет первое место в списке бестселлеров, его автора провозгласят «американским Толкином» и т.д., и т.п. Путь от «минус четырех» читателей ко всемирной известности — неблизкий. Что же удалось Мартину?

Он избрал довольно хитрый способ подманить читателей — способ, который многих (в том числе меня) едва не оттолкнул. На первых сотнях страниц Мартин собрал почти все штампы жанра. Вот зловещие Иные наступают на мир человека из-за огромной Стены, вот юная наследница древней династии повелителей драконов, вот благородные и положительные Старки, вот коварные и подлые Ланнистеры (правда, один из них, карлик Тирион, сразу стал любимейшим из персонажей едва ли не всех читателей — и уж точно самого автора)… Отклонение от «канона» разве только в одном: магия не исчезает из мира, а медленно, очень медленно в него возвращается.

А потом — одним взмахом меча — Мартин меняет условия игры. Благородные герои гибнут как мухи, потому что такие не выживают. Почти каждый персонаж хранит минимум два «скелета в шкафу»: он куда лучше и куда хуже, чем о нем думают, — или, во всяком случае, далеко не однозначен. Мартин однажды заметил, что его не интересуют «белые» и «черные» герои: он рисует оттенками серого.

И то, что начиналось, как более-менее стандартная фэнтезийная сага, страница за страницей… нет, сотня страниц за сотней страниц (Мартин «расписывается» очень медленно, и это главный недостаток «Песни»)… превратилось в очень сильный исторический роман о гражданской войне, где каждая из сторон преследует свои цели, каждая по-своему права, интриги продумываются на десяток ходов вперед, а непредвиденные случайности разрушают самые продуманные планы. А магия… что — магия? Мартин пишет о людях. Формально «Песнь льда и огня» — история о борьбе с некими зловещими силами, угрожающими человечеству, и о грядущем возвращении на престол королевы, чья судьба предначертана в пророчестве. Но все пророчества двусмысленны, победа — лишь путь к поражению, и смерть рано или поздно приходит ко всем.

Лето и зима в этом мире длятся годами; в начале первого тома на севере выпадает летний снег, в начале второго официально объявлено о конце Долгого Лета, в конце четвертого снег выпадает в речных землях, на Трезубце и Перешейке: зима пришла в Семь Королевств. Ощущение того, что надвигаются холод и тьма, пронизывает «Песнь»: это природные явления, это магия, это состояние души.

Всевидящего автора в книге нет, и каждая глава отражает точку зрения одного из персонажей. В «Игре престолов» нашими «глазами» были девять человек, а к четвертому тому их уже двадцать пять, восемь из которых погибли по ходу войны. Двадцать пять не похожих друг на друга (и враг на врага) людей, не считая десятков, с которыми они встречались! Задача сложнейшая, и Мартин справляется с ней блестяще, при этом не «переигрывая». Карлик Тирион Ланнистер запоминается не потому, что он карлик, а Джон Сноу — не потому что бастард; но для Мартина — и читателей — важно, как именно это определило их характеры. Самые гротескные персонажи — такие, как безжалостный убийца Григор Клиган и его приспешники, — оказываются «вписаны» в тщательно сконструированный исторический контекст (Семь Королевств приблизительно соответствуют Англии XV века), а следовательно — приобретают достоверность. Сознательный и не столь уж удачный контраст — откровенно фэнтезийные главы, действие которых происходит на загадочном восточном континенте.

Тигана. Г.Г. КэйРоберт Джордан в «Колесе Времени» вышел за пределы квази-жанра фэнтезийной трилогии; Гай Гэвриел Кей написал ряд блестящих исторических романов, действие которых происходит на одном из «отражений» Земли — с незначительной примесью магии и значительной добавкой исторической альтернативы. Мартину удалось то же — и большее.

Мартину впервые со времен «Умирающего света» — и, пожалуй, более успешно — удалось соединить в одной книге «интра-» и «экстравертность». Перед нами — огромный мир, зримый и ощутимый; частные поступки, которые определяют судьбы народов; коронации, битвы, побеги, предательства и даже выборы. И — люди, которые пытаются захватить власть, удержать власть, остаться людьми, победить малой кровью, уничтожить всех врагов до одного, искупить вину, научиться править… Читатель видит каждого изнутри, а значит — если не прощает, то понимает. Десятки персонажей вызывают самые разнообразные чувства, от симпатии до отвращения, часто — и то и другое одновременно (Петир Бейлиш по прозвищу Мизинец — беспринципный подлец, но как умен и как стильно воплощает свои планы!..) Непредсказуемый ход событий; действительно непредсказуемый. Каждый раз, когда та или иная сила вплотную подходит к почти полной и окончательной победе, — происходит катастрофа, последствия которой просчитать невозможно… хотя некоторые способны и на это: тот же Мизинец, за что и ценим.

Огромное полотно, созданное Мартином, охватить одним взглядом невозможно. Обрывки ключевых сведений сообщаются как бы вскользь: герои не могут оценить их важность, а потому пропускают мимо ушей. А мы обнаруживаем только при перечитывании.

Вот чем «Песнь льда и огня» отличается от большинства фэнтезийных эпосов: многотысячестраничная книга рассчитана на перечтение, причем неоднократное. Во-первых, это интересно; во-вторых только так можно оценить, насколько изящно и заранее Мартин готовит все необходимые эффекты. Приходится то и дело восклицать: «Так вот оно что!» или «Так вот это кто!» На первой сотне страниц появляются детали антуража, важные для третьего тома. Одну из Главных Тайн книги знает только человек, которого ни один из главных героев (оставшихся в живых) никогда не видел, да и упоминается он довольно редко. Чтобы понять, что Икса убил именно Игрек, нужно вспомнить разговор Игрека с Зетом за несколько сот страниц до того.

Значит ли это, что при первом, «наивном» прочтении вообще непонятно, о чем речь? Нет, конечно же. Просто остается много вопросов, непонятностей и загадок. Кое-что — важно для понимания характеров, но не событий: приятный бонус для тех, кто заметит.

«Песня льда и огня» — как и еще одна знаменитая семитомная сага, «Гарри Поттер», — потребовала нового способа чтения, который стал возможен только в последнее десятилетие.

Модернистская и в особенности постмодернистская проза потребовали от читателя внимания к мельчайшим деталям; затем такой способ построения текста перешел в «жанровую» литературу. Сюжеты достигли такого уровня сложности, количество перекрестных отсылок и скрытых намеков оказалось столь велико, что ни один читатель не может обнаружить всего. Конечно, так писали уже Набоков, Желязны, Джин Вулф — но только недавно стало возможным появление их Идеального читателя, то есть читателя коллективного, интернетовского. Достижение «истины текста» становится общим делом с небывалыми прежде скоростью и степенью взаимодействия. Выстраиваются более или менее общепринятые гипотезы, каждая из которых — что важно! — может быть в любой момент опровергнута еще не законченным текстом.

Еще более увлекательна игра автора с читателем, поскольку второй становится всё более внимательным и проницательным. Задача писателя — в том, чтобы дать ключи ко всем сюжетным тайнам, но не открыть ни одну главную; каждый существенный сюжетный поворот должен быть подготовлен так, чтобы его предпосылки становились очевидны постфактум. Роулинг это удалось; до сих пор удается и Мартину (с той разницей, что он не допускает таких вопиющих ляпов и сюжетных провалов). При этом оба писателя не следят за читательскими обсуждениями, хотя, конечно, знают, что такие ведутся. Таким образом, автор должен оказаться хитрее не абстрактного «читателя вообще», но группы читателей, мнения которых ему, как правило, неизвестны — или, во всяком случае, не влияют на заранее продуманный текст.

Harry Potter (book 1)Главной интригой «Гарри Поттера» было — удастся ли Роулинг «вытянуть» финал. Удалось. Читателям «Песни льда и огня» еще далеко до финала (Мартин обещал, что он будет счастливым и горьким разом), и беспокойство возрастает.

Мартин пишет все медленнее и медленнее; ход сюжета он держит в голове и не делится ни с кем, даже с любимой подругой, «так что, если на меня упадет метеорит, никто и никогда не узнает, чем все закончилось». Мартин то и дело отвлекается: очередной том «Диких карт», невыразительная повесть «Тень-близнец» (2004), написанная в соавторстве с Гарднером Дозуа и Дэниелом Абрахамом и переработанная в роман «Бег охотника» (2007), причем мартиновская часть оказалась самой слабой из трех… И, самое главное, очень заметно, что «Пира стервятников» не было в первоначальном замысле: отдельные главы отличает, как и прежде, высокое мастерство, но сюжет ощутимо буксует. Говоря словами самого писателя, пятый копьеносец в третьем ряду требует, чтобы Мартин написал и о нем, — приходится писать…

Но, справится Мартин или нет (а я уверен, что справится), главное он уже сделал. Об этом прекрасно написал Гарднер Дозуа в предисловии к «РРетроспективе»: «Мартин нежно любит своих героев, даже копьеносцев, даже злодеев, — и заставляет вас их полюбить. Как только этот волшебный трюк освоен, вам уже больше ничего не нужно. Именно благодаря ему Джордж занял свое место среди корифеев, чьи имена звучат после слов “в традиции”. И по этой причине, в каком бы жанре он ни писал, люди будут читать его произведения».

Этот свет не умрет.

А напоследок — одно полезное наблюдение Джорджа Р. Р. Мартина:

На каждых писательских курсах вам прежде всего дадут совет: «Пишите о том, что знаете». Когда я только начинал, то ненавидел этот совет. Я хотел писать о драконах, и замках, и звездолетах, и пришельцах, и далеких планетах. Но я никогда не видел дракона. Нам даже собак и кошек держать запрещали… Мне пришлось пренебречь советом, иначе я никогда бы ничего не написал. И в то же время (продолжает Мартин) каждый из героев писателя — это он сам; как же иначе? Нам говорят: пишите только о том, что знаете. Да это мы все и делаем. И не позволяйте никому вас разубеждать.

Михаил Назаренко (размещено с разрешения автора)
2008