Джордж Мартин дал в России несколько чрезвычайно интересных интервью — для «Esquire», «Медузы» и «Кинопоиска». В каждом из этих интервью есть вопросы, которые Мартин раньше не обсуждал (или не обсуждал настолько подробно). В этом материале мы приводим синопсис тем, которые были подняты в интервью, и отдельные выдержки из ответов Мартина.
Сначала — интервью журналу Esquire. Видео с записью доступно в закадровом переводе ниже:
Здесь Мартин рассказал о том, что́ подразумевал Варис в своей загадке о власти, на примере истории нашей страны; об ужасе, который ему внушает мысль, что мы движемся назад в Средневековье; пошутил о том, к какому великому дому он мог бы принадлежать; снова отметил, что смерти необходимы, чтобы читатель переживал за судьбу героев; поднял тему искупления дурных поступков; поведал, с чем из классической русской литературы знаком, о религии в мире Мартина, о конфликте между логикой и магией, о жестокости Рамси Болтона, о сожалении, что Робб Старк не имеет глав, об ответственности закончить цикл, о том, что он принимает необходимость внесенных в сериал изменений, о том, возможно ли современное фэнтези без Толкина, о видеоиграх как новой форме творчества, о том единственном слове, которым писатель мог бы охарактеризовать сагу.
Полный текст читайте на сайте издания, здесь же отметим только то, что нам особенно понравилось.
В ваших книгах очень сильные сюжетные линии, связанные с искуплением грехов, — особенно путь Джейме Ланнистера. Вы сами верите в карму?
Я не верю в карму как таковую, хотя иногда меня одолевают сомнения, потому что я вижу некоторые вещи, которые можно объяснить только кармой. Но нет, на самом деле я верю не в сверхъестественные сущности, а в возможность искупления. Я верю, что все люди… (задумывается) обладают величием, и я стараюсь помнить об этом, когда пишу своих персонажей… Мы все герои, мы все злодеи. У всех нас есть задел, чтобы творить великое добро и совершать эгоистичные, злые и неправильные поступки. И порой очень сложно увидеть разницу. Вы знаете, мы все поступаем и так, и эдак — именно способность принимать решения и определяет нас как людей.
Мне кажется, это один из моих пунктиков, и я очень переживаю по поводу того, что сейчас происходит. Мы живем во времена Интернета, где все порой так категоричны. В нас сидит готовность судить людей по самым плохим делам, а не исходя из их лучших поступков. Мне кажется, Шекспир писал про это в «Юлии Цезаре»: «Ведь зло переживает людей, добро же погребают с ними». (перевод Михаила Зенкевича. — Esquire). И, к сожалению, это правда, но я думаю, что должно быть наоборот. Мы должны запоминать хорошие и благородные вещи и прощать людей, когда они оступаются, прощать моменты эгоизма, потому что мы все этим грешим. Когда мы прощаем других людей, мы по сути прощаем себя. Искупление должно быть возможным.
(Близкую мысль Мартин вкладывает в уста Станниса: «Хороший поступок не сможет смыть дурного, как и дурной не замарает хороший. И за тот, и за другой положена своя награда» — прим. 7kingdoms.ru)
Интересно, что в первой книге цикла — «Игре престолов» — фэнтезийная часть словно отделена от реалистичного Средневековья: оно прячется за Стеной на севере и за Узким морем на востоке. Вы специально так сделали, чтобы достучаться до аудитории, которой исторические романы интереснее фэнтезийных?
Не то чтобы я размышлял об этом в таком маркетинговом ключе… Но, да, я сделал это осознанно — настроил фэнтези под себя. Без магии в фэнтези не обойтись, это одна из его ключевых характеристик. Но обращаться с ней нужно очень и очень аккуратно. И когда я думал об этом, я смотрел, как к этому вопросу подошел Джон Р. Толкин. Потому что во «Властелине колец» все сделано правильно. Если вы присмотритесь, то заметите, что в его мире много разной магии, но на виду ее очень мало. Магия ограниченна — героям приходится выигрывать битвы, дерясь на мечах, пересекать страны пешком или верхом, они не могут летать или перемещаться с помощью каких-нибудь телепортационных заклинаний. Гэндальф — волшебник, у него есть посох, который немного светится, он прекрасный ученый, говорит на многих языках. Ну, вы в курсе. Но мы не видим его пускающим молнии из ладоней или произносящим заклинание, которое рассеивает целую армию.
Я думаю, что в высоком магическом фэнтези, где волшебники могут все, это заканчивается тем, что и читатель, и писатель попадают в беду. Потому что такие истории не выдерживают испытания вдумчивым логическим рассуждением. Если творить магию так просто и волшебники настолько могущественные, то все эти миры должны быть сильно другими. Зачем там вообще нужны короли? Что они могут сделать, если волшебник способен уничтожить целую армию, просто произнеся пару слов и помахав руками? Не было бы королей, волшебники бы всем управляли. Так что я не хотел попасть в эту ловушку эпического фэнтези.
Я сказал себе: хорошо, у нас есть магия, но мы будем обращаться с ней очень осторожно, и она будет очень опасной. Вся суть магии в том, что она сверхъестественна, она за пределами физического мира. Это не альтернативная наука, которую ты можешь выучить в школе, следуя каким-то инструкциями. Столько-то тритонов, столько-то крови девственниц — и все это каким-то случайным образом превратится в зелье, которое сделает то-то… Магия очень сильно завязана на волшебника, на запретные книги, на вещи, которые вроде бы не работают, а потом вдруг срабатывают и дают тебе же пинка под зад. Я очень хотел показать опасность магии. Это то, к чему я стремился. И экстремальный пример этого, конечно же, Древние, — Белые Ходоки, как их зовут в сериале — которые сами по себе магические создания, несколько вышедшие из-под контроля.
К вопросу о различиях между сериалом и книгами. Я недавно брал интервью у актера Ивана Реона, и он сказал, что играть Рамси Болтона было легко. Потому что, цитата, «Рамси — счастливый человек». Вы задумывали этого персонажа счастливым?
(смеется) Ух ты… Вообще-то, нет. Я не писал Рамси [как счастливого человека], по крайней мере, в книгах. Знаете, нужно делать различие между моей версией и той, которую вы видите на экране. В книгах достаточно много предыстории Рамси — он ребенок, рожденный после изнасилования, который никому не был интересен. До тех пор, пока мать не принесла его к замку. И так как у Русе Болтона не было законных наследников, он взял Рамси к себе, решив: «Это лучшее, что у меня есть. Я не очень этим доволен, но что есть, то есть». Рамси в книгах мотивирован этой огромной неуверенностью из-за того, что он нежеланный. И при этом он наследует титулы Русе Болтона, а многие вокруг сомневаются в его способностях и правах. Он, знаете, парень, который не вписывается. Из-за этого в нем много злости и, конечно, врожденной жестокости.
И при этом у Рамси нет POV-глав (глав, изложенных от лица героя. — Esquire), в которых мы могли бы услышать его внутренний монолог. Вы не жалеете, что не показали точки зрения кого-то из персонажей?
Порой, да. Хотя, думаю, что у меня персональных повествований более, чем достаточно (смеется). Возможно, даже немного больше, чем нужно на этом этапе, и мне надо бы убить несколько персонажей. Но я все-таки больше всего жалею о том, что не дал Роббу Старку побыть главным героем в ранних книгах. Его смерть и так произвела огромное впечатление, но она могла бы иметь еще большее влияние, если бы на протяжении всей истории мы видели чуть больше событий его глазами. Особенно, если бы знали, что случилось с ним в Западных землях, куда он повел свою армию и где был ранен в битве. Его выходила Джейн Вестерлинг, на которой он, в конце концов, женился — а это в свою очередь запустило цепочку событий, приведших к Красной свадьбе. Конечно, я здесь говорю о книге, в сериале все идет немного по-другому. В книгах мы узнаем про Робба вместе с Кейтлин Старк — в главах, рассказанных от ее лица. Робб возвращается обратно и представляет матери свою новую жену; мы не знаем, что там у них произошло, поэтому для нас это как гром среди ясного неба. И это очень хорошая сцена, но если бы я дал Роббу его собственную точку зрения, то текст мог быть даже лучше. Ну, вы понимаете. Но я этого не сделал.
(Дальше Мартин признается, что не посмеет отложить написание «Песни Льда и Пламени» даже, если ему в голову придет такой же яркий образ, как тот, что в свое время отвлек его от «Авалона» и стал началом «Игры престолов»)
То есть вы больше не чувствуете себя независимым писателем, человеком?
На меня действительно оказывается много давления, но большая его часть исходит изнутри. То есть… Я хочу, чтобы это была действительно отличная история, а у отличной истории должно быть начало, середина и конец. Пока что у меня есть два из трех, и теперь мне нужно предоставить конец в последних двух книгах. (задумывается) Фанаты хотят этого, мои издатели хотят этого, но никто не хочет этого больше, чем я сам.
Вы написали фэнтези с героинями, у которых есть ровно те же права, что и у героев, за 20 лет до того, как феминизм получил поддержку массовой культуры. Есть подозрение, что вы пророк. Расскажите, какой будет фантастическая литература в будущем — лет через 20?
(смеется) Знаете, понятия не имею. Самое интересное в написании книг — это то, что всегда появляются новые писатели с их собственными идеями, которые идут другими направлениями и создают новые формы. Мне уже 68 лет… Я вырос в том мире, в котором вырос. Я все еще работаю со старыми формами. Но, думаю, что есть одна форма искусства, которая еще находится на начальной стадии развития — это видеоигры. С точки зрения спецэффектов видеоигры сегодня почти так же хороши, как фильмы, но их сюжеты пока что достаточно примитивны. Они — как государство Елизаветы до Шекспира. И они ждут своего Шекспира, кого-то, кто смог бы создать видеоигру, которая поглощала бы полностью и имела насыщенность и глубину романа. Где ты не просто стреляешь куда-то или ищешь приключений, а где ты буквально проваливаешься сквозь экран и живешь в этом мире.
Это то, что всегда делала литература. И это, на мой взгляд, одна из наиболее важных вещей, которые она делает. В одной из моих книг есть фраза, что читатель проживает тысячу жизней перед смертью, а тот, кто не читает — лишь одну. Из книг мы получаем наш косвенный опыт. Мы бороздим океаны, взбираемся на горы и отправляемся на другие планеты, занимаемся любовью с сотнями разных женщин, ищем приключений, умираем и рождаемся вновь, из «Войны и Мира» узнаем, каково быть русским, а из «Унесенных ветром» — каково жить на довоенном Юге, охотимся за кладами в «Острове сокровищ»… Когда видеоигры достигнут зрелости, мы сможем погрузиться в эти приключения. И я могу представить себе, как это соотносится с виртуальными технологиями, виртуальной реальностью — мы сможем надеть шлем, и по ощущениям это будет сродни реальной жизни в этом мире.
Но когда мы попадем в этот мир, я надеюсь, он будет гораздо богаче и сложнее, нежели схватки на мечах или стрельба из пистолетов. То, что предлагают игры сейчас, очень ограниченно. Как только игры станут походить на жизнь, со всеми ее радостями, триумфами, хорошими вещами и плохими — тогда они станут гигантской новой формой искусства. Но я не думаю, что это произойдет при моей жизни. Возможно, и не при вашей, но когда-нибудь это случится. Будет ли это хорошо для человеческой расы, я не знаю. Ведь мы можем получить вид искусства, который настолько затягивает и погружает в себя, что люди будут проводить всю жизнь, играя в видеоигры, и не возвращаться в этот мир… Посмотрим.
Если описывать «Песнь Льда и Огня» одним словом, то что это будет за слово? Семья, власть, драконы, что-то еще?
Я думаю, власть. Да, власть. Мои книги — это разговор о правлении и власти. О том, как мы ее получаем и как распоряжаемся ею.
Следующее интервью Джордж Мартин дал «Медузе». В нем писатель рассказывает, что горд успехом сериала и совершенно не ревнует; о том, насколько независимы создатели от него; о подаче романа глазами разных героев; о метафорах в «Игре престолов»; о том, на кого Мартин похож из своих героев и на кого хотел бы быть похожим; о второсортности фэнтези; о заимствованиях у русских классиков литературы; о причинах, по которым Мартин ввел в повествование драконов.
Ниже приводим несколько избранных моментов:
Насколько шоураннеры независимы от вас? Чтобы сказать проще: они могут спасти жизнь персонажу, которого вы решили убить? Или убить того, кто жив в ваших книгах?
Они вполне независимы, поверьте. Что хотят, то и делают. У меня нет никаких законных способов помешать им — ничего, что было бы предписано тем или иным контрактом. Но мы регулярно общаемся, а несколько лет назад у нас была решающая встреча, на которой я рассказал им самые важные сюжетные повороты и сюрпризы из еще не написанных книг. Однако не могу сказать, что они двигаются строго по канве. От моего сюжета много в чем отошли, причем довольно далеко. Вот мы с вами разговариваем, а они продолжают убивать. <..> Еще существуют важные персонажи, которые в сериале не появились вовсе. Совсем. Их не то что убили — им не дали родиться. Это Бессердечная, Арианна Мартелл из Дорна, Виктарион Грейджой — брат Бейлона и Эурона… Все они очень важны для моих книг, между прочим.
Мы часто читаем «Игру престолов» как набор политических метафор. Насколько мы правы?
Правы и неправы. «Песнь льда и пламени» посвящена вопросам власти, ее использования и злоупотребления. Тому, на что человек готов, чтобы получить власть, и тому, что он с ней делает, когда получает. Речь идет о правителях и правительствах, которые ведут войну. Разумеется, мои взгляды на эти вопросы сполна отражены в «Игре престолов». Но чем она точно не является, так это аллегорией на конкретных правителей и политиков XXI века. Те, кто читает между строк, ошибаются, как ошибались исследователи, считавшие «Властелина колец» параболой о Второй мировой войне. Это было о другой войне — Войне колец! Если я и пишу о какой-то конкретной войне, то скорее уж о Столетней, о Войне Алой и Белой Розы, о Крестовых походах.
Аутсайдеры — большинство ваших любимых героев: дети и женщины, геи и карлики, чужеземцы и интеллектуалы. Чувствуете ли вы в профессиональном кругу себя аутсайдером? Ведь писателей научной фантастики и фэнтези, кажется, до сих пор не принято считать «настоящими писателями».
Не знаю, как в России, но в Штатах ситуация начинает меняться. Конечно, медленно. Безусловно, я ощущал это в 1970-х, когда начинал писать, и даже в 1960-х, когда был еще только читателем. Научную фантастику и фэнтези никто тогда не считал настоящей литературой, и мои учителя регулярно спрашивали меня: «У тебя же хорошие отметки и голова на плечах, зачем ты читаешь этот хлам? Читай классиков!» Сегодня фантастику преподают и изучают в колледжах и университетах по всей Америке. В том числе мои книги. Майкл Шейбон получил Пулитцера, Стивен Кинг — Национальную премию, а это ведь очень престижные награды, их вряд ли могли бы присудить фантасту 30 лет назад. И даже десять лет назад. Все чаще так называемые серьезные писатели заимствуют темы, сюжеты и технику у нас. Мир начинает верить в нас. Но еще не уверовал окончательно. Сколько бы нас ни изучали, в курсы «Американской литературы XX века» нас не включают.
Канон — это Фицджеральд, Хемингуэй и Апдайк, но никак не Роберт Хайнлайн. Впрочем, несправедливость вершится в отношении любой жанровой литературы. В каноне нет места и для Дэшила Хэммета или Раймонда Чандлера, что, конечно, неправильно. Знаете, единственная проверка для литературы — время. Будут ли нас читать 20, 40, 100 лет спустя? Пока что фантастика и фэнтези справляются неплохо. Люди читают Толкина до сих пор. Недавно какая-то из крупнейших британских газет провела опрос на тему самого читаемого английского романа ХХ века — и победил «Властелин колец».
А вы ничего не заимствовали у классиков? Особенно меня интересуют русские писатели.
Русские? (Смеется.) Труп Тайвина Ланнистера и то, что с ним происходит, — заимствование из «Братьев Карамазовых», признаюсь уж вам. Больше не припомню. Но я мало читал русской классики. Только в колледже — Достоевский, «Война и мир», потом «Доктор Живаго». Пытался найти русскую фантастику, но ничего, кроме Стругацких, не нашел.
Мир Вестероса очень убедителен и реалистичен. Зачем вы вообще решили пустить туда живых мертвецов и драконов? Зачем вам так нужна была магия?
На ранней стадии я собирался обойтись без чудес. По меньшей мере без драконов. Я сразу решил, что символом Таргариенов будет дракон, но сначала думал, что это будет символ их способности к пирокинезу. Долго размышлял, но моя старая подруга, фантаст Филлис Эйзенстайн, — кстати, дальняя родственница Сергея Эйзенштейна! — убедила меня, что драконы необходимы. Я со временем убедился в ее правоте — и даже посвятил ей одну из книг, третью.
Фэнтези нуждается в магии. Но я стараюсь ее контролировать, не давать ей воли. Что-то мистическое, темное, необъяснимое — вот что такое магия для меня: она не должна становиться привычной, повседневной. Главное — не пускать в книгу магические школы! [То есть Хогвартс.]
Последнее большое интервью — для «Кинопоиска», и в нем Мартина предсказуемо спрашивают не о писательстве. Здесь он рассказывает о том, почему купил кинотеатр «Жан Кокто»; о том, какие любит фильмы; о «Монти Пайтоне» и о британском юморе; об экранизации произведений Мартина; о вампирах в его «Грезах Февра»; о комиксах и фильмах по комиксам; о фестивале Comic-Con; о сериале «Сумеречная зона» (над которым он работал 20 лет назад); о будущем, которое наступило; о смешных совпадениях и пародиях на самого писателя; об ошибках в его книгах; о лучшем драконе в кино; о том, почему люди больше переживают смерть животных, чем людей.
Самое интересное в интервью касается планов на фильм по «Грезам Февра». Несколько лет назад Мартин беседовал о возможной экранизации с Гильермо дель Торо, но, как оказалось, проект не сдвинулся с мертвой точки.
Что происходит с «Грезами Февра»? Где они?
Нигде. Права на экранизацию «Грез Февра» покупали несколько раз после их выхода. Опцион имеет срок годности: если фильм не снят, то права возвращаются ко мне. В 1990-е опцион купила кинокомпания Hollywood Pictures, созданная на студии Disney для съемок серьезного кино. Меня наняли написать сценарий. Я написал. Но, к сожалению, Hollywood Pictures закрылась и отменила все свои проекты. Права снова вернулись ко мне. А вот сценарий до сих пор является собственностью Disney. Надо бы его выкупить. Кстати, они не очень-то много и заплатили за него — наверное, я потяну. Вообще не удалось никого привлечь к проекту. Пару лет назад у нас была любопытная встреча с Гильермо дель Торо, который заинтересовался постановкой. Но по непонятным причинам ничего не срослось. А мне бы очень хотелось, чтобы он снял фильм по моему сценарию. Но это Голливуд. Всякое бывает.
Вампиры, которые, как правило, распространяются подобно вирусу, совершенно неконтролируемо, у вас в «Грезах Февра» больше похожи на животных. Почему вы их такими сделали?
Задолго до фэнтези и ужасов я писал фантастику. Я вырос на фантастике. За какой жанр я бы ни брался, мои корни все равно дают о себе знать. Всегда пытаюсь найти смысл, рационализировать происходящее. Я люблю вампирскую мифологию. Но есть кое-что в них, что мне всегда казалось странным с точки зрения логики. Если каждый, кого укусит вампир, становится вампиром, то согласно закону геометрической прогрессии весь мир за несколько недель будет заселен вампирами. Такова геометрическая прогрессия! Так что нельзя так просто взять и стать вампиром.
Или вот история о том, что вампиры не отражаются в зеркалах. Невольно задаешься вопросом, почему они не отражаются. Я нашел два возможных варианта ответа. Первый: в зеркале отражается душа человека, а вампиры — существа бездушные. Такая теория приемлема, если вы верите в наличие души. Но я, будучи писателем-фантастом, знаю, что отражение в зеркале формируется светом, а душа там ни при чем. Вторая теория еще более дурацкая: зеркала делались из серебра, а серебром заплатили Иуде. Следовательно, бог договорился с серебром, чтобы оно никогда не отражало ничего плохого, потому что серебром заплатили Иуде. Какой бред! Как бог мог договориться с серебром? Это же металл! И серебро ему: «Окей, больше не отражаю ничего плохого!» В результате отражалось много ужасов, а вот вампиров не было. Я все это отбросил, решил, что мои вампиры отражаются в зеркалах, пересекают проточную воду — иными словами, пусть они и сверхъестественные существа, но подчиняются законам физики и логики. А что там у вас? Русское издание комикса «Грезы Февра»? Я посмотрю?
Говорят, вы были одним из первых зарегистрированных посетителей самого первого конвента Comic-Con в Нью-Йорке.
Я был самым первым! Кажется, это был 1964-й. Пара молодых ребят его организовала. Да и я был тогда совсем юным. Он длился всего один день. Сняли крохотное помещение в дешевом отеле Гринвич-Вилладж. И я был первым человеком, отправившим им 75 центов за вход. В их списке значился под номером один. Я сел на автобус из Бэйонна, Нью-Джерси, где мы тогда жили, приехал в Нью-Йорк. Круто было! Может, и в одном помещении, но приехали Фло Стайнберг (она же Великолепная Фло, бывшая секретарша Стэна Ли, стояла у истоков современной комикс-индустрии — Прим. ред.) и, что еще невероятнее, сам Стив Дитко (художник, работал со Стэном Ли над «Человеком-пауком» и другими героями Marvel — Прим. ред.)! Я подошел к Стиву, поговорил с ним. Кажется, он потом больше ни на один Comic-Con не приезжал. <..> Теперь в Сан-Диего приезжает по 150 000 человек ежегодно. Нас-то было не больше тридцати!
Какой дракон в истории поп-культуры вам больше всего нравится?
Конечно, Смауг Толкина — кандидат в мои главные любимчики. Внушительный такой дракон. Но мой личный фаворит — дракон из фильма 1980-х «Победитель дракона» — Vermithrax Pejorative. До него в кино лучше драконов не показывали, да и лет за двадцать-тридцать после выхода фильма никто его не обошел, пока компания Weta не сделала Смауга. Вермитракс делался по старинке — практические спецэффекты, никаких компьютеров. Он не разговаривал, но был достаточно свирепым драконом. А имя какое! Вермитракс Педжоратив! Отличное имя для дракона! «Победитель дракона» — очень недооцененный фильм.
Многие любят Драко из «Сердца дракона». Его еще Шон Коннери озвучивал.
Ненавижу его! Шон Коннери, конечно, хорош, но этот дракон никогда бы не взлетел. Толстый, раздутый, с маленькими крыльями. Еще и с четырьмя лапами. Я предпочитаю драконов с двумя лапами. Чтобы передние лапы образовывали крылья. Когда им приделывают четыре лапы, то с точки зрения анатомии это полная бессмыслица! Помните? Фантастика подчиняется логике. Да и фильм так себе. «Победитель дракона» гораздо лучше! <..> Драконы должны летать. Нельзя прицепить малюсенькие крылышки к жирной ящерице и думать, что она взлетит! Необходимы мощные мышцы, огромные крылья, чтобы поддерживать такой вес.
Что бы вы сказали людям, которые любят придираться к вашим книгам, выискивая сюжетные дыры?
Ну, раз им это нравится, вперед, пусть выискивают. Уверен, что в моей истории есть ошибки. Я ж не Господь Бог на самом-то деле, допускаю ошибки, а фанаты указывают мне на них. Например, у меня полная беда с глазами. Постоянно забываю у кого какого они цвета, могу напутать. Кто-то заметил, что у меня лошади пол меняют. Что поделать, плохо у меня с полом лошадей!
Дальше Мартин обсуждает один из своих любимых фильмов всех времен:
Вот вам и дурацкий вопрос в духе «Пайтонов»: может, стоило в «Игре престолов» заменить лошадей на людей с кокосовой скорлупой?
Знаете, вполне возможно. С лошадьми на съемках очень трудно. Их невероятно сложно заставить выполнять нужные действия. Помнится, снимали мы в Марокко, и был такой трюк: конь прыгает через огонь. Безрезультатно. Конь ни в какую не хотел прыгать. Заметьте, это был трюковой конь, обученный для таких вещей. И вот он такой: «Не-а, я через это прыгать не буду! Там жарко, что-то горит, пойду-ка я отсюда». Сдает назад, и все. Раз десять пытался — ни в какую. В итоге режиссер говорит: «Погасите огонь. Пусть прыгает через тлеющие ветки. Огонь нарисуем при постпродакшене». А конь все равно стоит столбом! «Нет, меня не обманешь. Я помню, там было горячо, сами прыгайте через эти палки!» У лошадей есть мозги, в отличие от кокосовой скорлупы! Скорлупа все что угодно сделает!
Да она и дешевле!
Верно!
<..>
Слушайте, а вы смотрели кино про русских супергероев? Я видел трейлер… Как он там назывался? «Защитники»? Трейлер хороший, мне очень понравился!
О Господи, это же ****** ******* (не очень хорошее кино)! Не надо его смотреть! Трейлер был хороший, это правда, а в фильме нет сценария, нет развития персонажей — ничего нет!
Все русские мне это говорят! Пожалуй, не буду показывать его в своем кинотеатре.
Мы нашли еще одно интервью, которое Джордж Мартин дал русскоязычному эстонскому сайту Postimees — в основном там известные вещи, кроме одного:
Какой у вас «писательский» распорядок дня?
Последние несколько месяцев я выпал из своего обычного писательского режима — по тем или иным причинам; в частности, август был занят конвентом WorldCon, а после него «Фантассамблеей». В итоге я поздно ложусь и поздно встаю… Когда я соблюдаю писательский режим, как правило, я встаю в девять утра, около часа трачу на кофе, завтрак и на то, чтобы как-то проснуться, и в десять приступаю к работе. Обычно я сначала проверяю почту, и, может быть, это ошибка — там всегда есть письма, требующие срочного ответа.
Однако в лучшие дни я оперативно разделываюсь с письмами и начинаю думать о Вестеросе, работаю над книгой. В такие дни в четверть одиннадцатого я ставлю рядом с компьютером чашку горячего кофе и погружаюсь в сочинительство, и следующее, что я замечаю, — это что за окном темно, наступила ночь, а кофе давно остыл… Но это в хороший день, такие дни бывают не всегда. В плохой день я перечитываю главы, которые написал вчера, мне что-то не нравится, я редактирую текст, переписываю его, работаю так, скажем, час, хотя мне кажется, что прошло пять часов, потом думаю: может, мне опять проверить почту?..
Я твердо знаю одно: начинать я должен рано утром. Если я по каким-то причинам могу начать сочинять только в три часа дня, мне сложно это делать по чисто психологическим причинам. Когда я начинаю рано утром, я могу работать до поздней ночи. Когда я начинаю позже — это не лучший мой писательский день…