Рассказ написан нашим читателем OldFisben на конкурс «Легенды Вестероса», заняв первое место и по версии жюри, и по версии читателей.

От автора: Прозаическое переложение одной из сказок старой Нэн. Из тех, которыми она пугала детей у очага. У монеты ведь две стороны. И может быть так, что там, за Стеной, все её россказни — не байки-страшилки для непослушных детей, а правда. Суровая и беспощадная. Я попробовал изложить свое видение одной из этих историй, при этом довольно свободно обыграл поиски Мансом Рога Зимы и его свойства. Надеюсь, что вам понравится.

Он помнил, о чем старая Нэн рассказывала у очага. Одичалые — люд жестокий, говорила она, убийцы, работорговцы и воры. Они водились с гигантами и мертвяками, глухими ночами крали девчонок и пили кровь из обточенных рогов. А их женщины долгой ночью ложились с Иными, чтобы породить ужасных детей, в которых было мало человеческого.
Старая Нэн

— Господин! — лохматая кобылка Ригвиля поравнялась с Мансом. Ростом она заметно уступала массивному жеребцу чалой масти, на котором восседал Король-за-Стеной, отчего шаман смотрел на Налетчика сильно запрокинув голову.

— Ну? — господин разлепил заиндевевшие губы.

— Разговор есть — начал Ригвиль. Его разбитые артритом пальцы нервно затеребили кожаные ремешки сумок, крест на крест перехватывающие его грудь. — О дочке Нэттл.

Манс вопросительно повел плечами.

— Разродится она скоро. Тут прям, на санях. Еще до сумерек.

— И? Хочешь, чтобы я принял дитя? Перерезал пуповину?

Рёгг-Костолом, что брел по снегу рядом с Мансом, утробно захохотал, отчего лошадь, которую он вел за собой под уздцы, испуганно задергала головой.

— Нет, господин, совсем не о том речь… — испуганно замямлил шаман себе под нос. В голосе Налетчика слышалась плохо скрываемая злость.

— Послушай, старик, — Король-за-Стеной оперся локтем о переднюю луку своего седла. Карие глаза Манса поймали взгляд Ригвиля и зло в него вцепились. — Ты выбрал не самое удачное время, чтобы обременять меня заботами о бабе с пузом.

— Я понимаю, но…

— Я еще не закончил, старик. Ты прожил много лет, одно это достойно уважения. И только поэтому ты все еще с нами, с племенем, а не пухнешь от голода в одном из склепов, где, по твоим словам, покоится Рог Зимы. Тебе бы не показываться мне на глаза некоторое время, а ты лезешь со своей Нэттл. Ну не дурак ли? Пошел вон…

Манс выпрямился в седле, словно говоря, что разговор окончен.

Старик резко прихватил уздцы на себя. Его кобылка остановилась, замерла, послушная к руке хозяина. Манс, Рёгг и остальные шага не сбавили — племя медленно ползло вперед, обходя замершего на краю дороги шамана. На лице Ригвилля застыла растерянность и отчаяние.

— Но… — из его горла вырвался лишь тихий писк.

Крепкая ледяная броня на снежных завалах сухо похрустывала под копытами лошадей, людьми, полозьями саней. С ветвей деревьев, что сцепили над головой cвои ветви, летела снежная крошка. Оттуда её стаскивал колючий зимний ветер. Здесь, в чаще, он был не яростный и не опасный, скорее приставучий, способный только на мелкие пакости, вроде снежной пыли в лицо и за ворот.

— Все может быть очень серьезно, господин. — но его неясное бормотание никто не услышал.

Ригвиль дождался саней, на которых лежала дочь Нэттл Ирика, и тронулся с ними вровень.
Смеркалось.

— Дай ей отвару из маковых головок. — Ригвиль размахивал над роженицей чадящей веткой полыни. Дым был горьким и сильно резал глаза, но его защитных свойств еще никто не отменял. — И два глотка отмерь ей из моей фляги.

Ради роженицы племя встало в лощине, зажатой между двумя базальтовыми истуканами. Черные Близнецы. Манс и половина всех мужчин двинулись дальше, решив уже сегодня выйти к Глухому озеру. Их повел туда Раиг — новый шаман племени, заявлявший, что знает, где покоится Рог Джорамуна. Врочем, старика это уже не сильно заботило. Пять древних могил, на которые он указал и что привидились ему в вещем сне, были пусты. Ничего кроме костей и нескольких побрякушек. Недели поисков оказались напрасны и Манс вполне справедливо на него злился. Его можно было понять. И поблагодарить за снисходительность.

Ирика слабо дернулась, её вспотевшее лицо показалось из под шкур:

— Больно. Режет все, нутро стылое, словно лед…

Ригвиль опустился на край подстилки и провел коричневым пальцем с узловатыми суставами вдоль её переносицы, бормоча под нос слова-обереги.

— Знаю, дочка. Это все твое недоброе дитя. Вытравить его стоило, еще Летом. Теперь терпи!

Он поводил полынью над лицом Ирики, отчего её бледное лицо, на котором отчетливо проступали крупные веснушки, скривилось еще сильнее. Нэттл — ширококостная старуха с крупным невыразительным лицом принялась отпаивать её маковым молоком. Мать Ирики то и дело бросала вопросительные взгляды на Ригвиля.

— Чего смотришь? Зачем отдала дочь им? Теперь того гляди придут за выродком своим, всех в морозную тьму утащат!

Ригвиль был наслышан о подобных случаях. Он даже с этим сталкивался. Его сестра, за обещание пропустить племя в голодный год к рыбному озеру, с легкой руки отца была отдана на ночь Иным. Что ей тогда довелось пережить она никогда не рассказывала — все девять месяцев беременности молча принимала пищу и ходила под себя, уставившись стеклянными глазами в одну точку. А когда пришло время разородиться, то незаметно ушла ночью в лес. Наутро Ригвиль и отец нашли её обезображенное тело в сосняке. Красный снег вокруг был истоптан десятком чьих-то ног. От её груди до рыжих волос на паху тянулась широкая рваная рана, из которой торчали сизые внутренности. Такое случалось и в других местах. Иные частенько забирали молодых и красивых на ночь, а через положенный срок возвращались за своим потомством. Которого, правда, никто не видел. Роженицы либо ускользали от своих опекунов в лес, а после их находили мертвыми, либо Иные убивали все племя.

— Ууууа, — Ирика вновь застонала. Край шкуры приподнялся, открыв её правую грудь. Вокруг её крупного соска расползалась мертвенная синева. — Ииии!

Ригвиль зло толкнул Нэттл в бок.

— Чего стоишь? Принимай выродка, тянется он наружу.

Старуха всхлипнула и стянула с низа дочери вязаное одеяло. Стаи мурашек побежали по спине старика, лишь стоило ему увидеть молочную бледность тела девушки, на котором отчетливо проступала темно-синяя паутина вен. На мгновенье ему показалось, что Ирика и есть Иной, которым его пугали в детстве и которых с каждым годом он боялся все больше. Он опять выбрался из палатки и глубоко втянул в себя морозный воздух. Ему было страшно.

Манс принял это племя под свою длань полгода назад. К тому времени половина их мужчин умерла от неизвестной болезни, сгорая за ночь от лихорадки. И их рыжий шаман, заметив караван Налетчика, упал Мансу в ноги, прося о милости, умоляя взять с собой и избавить от голодной смерти. Манс взял.
Нэттл рассказала ему все только утром. Ирику отдали Геймеду в жены. Она была самой красивой и крепкой среди своих сверстниц, а он считался самым удачливым охотником. Ночь любви, по обычаю, была намечена только на третий день, однако ей не суждено было случиться. Геймед пал от руки воронов со Стены, когда он и двое других охотников вышли на след лося. Жестокие люди. Чьи души и плащи черны, словно уголь. Геймеда и его спутника убили на месте, а третий сумел бежать и рассказал обо всем племени.

От дальнейших слов старухи Ригвиль задрожал даже у костра.

На третью ночь после их смерти Нэттл проснулась от жуткого холода, который стискивал её старое тело ледяными объятьями. Она открыла глаза и увидела Геймеда, который лежал на её обнаженной дочери. Он был белее снега, верхняя часть черепа его была смята, словно хлебный мякиш и зияла багровой чернотой, а глаза полыхали синим огнем. Он мерно двигался на её дочери, склонив над ней свое изуродованное лицо. Из его рта тянулась черная слюна, смешаная с кровью. Ирика под ним тихо постанывала и оттого Нэттл становилось еще страшнее. Она не решилась позвать на помощь, а когда Геймед ушел, то кинулась к дочери, принявшись стирать с неё следы крови и семени мертвеца. В отличии от историй слышанных Ригвилем ранее, Ирика не ушла в себя и все девять месяцев вела себя, как обычно. Лишь по ночам часто вскакивала от кошмарного сна и повторяла «Он придет, он придет».
Это было за сотни миль от того места, где они сейчас встали лагерем, но Ригвиль все равно нервничал. Иным все равно сколько идти по стылой земле. Им не нужен отдых, еда и сон. Поэтому рано или поздно они все равно дойдут. Старик поежился.

От мороза лес вокруг трещал. Его отец, пугая своих непослушных детей, часто говорил, что это Иной тащит свою жену по лесу. Не хотелось бы, чтобы это оказалось правдой. Все-таки, в глубине души старик надеялся и, даже более того, верил, что все обойдется. Они примут роды, Нэттл и он отнесут выродка подальше в лес, а на утро скажут остальным, что Ирика разродилась мертвым дитем.
Ригвиль еще раз втянул в себя морозный воздух. Холодает. Он вернулся в палатку.

Полое бабье место, откуда появляются на свет дети, исходило кровью и гноем. Ригвиль и Нэттл только успевали менять тряпки.

— Тужься, девка, сильнее!

— Аааааааааа!

Старик утирал роженицу сухими беличьими шкурками, чадил веточкой полыни, бубнил под нос слова-обереги. Две новых свечи на козлином жире почти догорели и расплылись лужицами на медных плошках, когда выродок наконец появился на свет. Нэттл заплакала и села в углу палатки, вздрагивая от рыданий.

— Иной… — Ригвиль смотрел на то, как сизый гомункул, сверкая голубыми льдышками глаз, принялся рвать пуповину. Он не верещал, не совершал ни одного лишнего движения — просто взял в руки сизый канат, связывающий его с матерью, и принялся его скручивать. — Уродливое дитя уродливой связи.
Старик перерезал пуповину своим медным ножом, ухватил младенца за ледяную ногу и бросил его на шкуры и тряпки, которыми утирал Ирику. Затем прикрыл его передником Нэттл и занес над ним ногу.
— Не смей! — хриплый голос Ирики заставил его вздрогнуть. — Он придет за ним!

Из под передника показалась рука младенца — локоть был вывернут в обратную сторону, большой и указательный палец срослись, а ногти были трупно-желтого цвета и крепкие, словно кремень. Ригвиль в ужасе отступил на шаг.

— Он уже здесь. — добавила Ирика и улыбнулась сухими губами.

Они вышли из леса. Впереди шел Геймед. Он был острием треугольника за которым тянулись десятки и десятки других мертвяков. Их пылающие голубым глаза на разложившихся и обмороженных лицах напоминали звездное небо. Здесь были не только люди. В толпе плелся поджарый волк, тянущий за собой клубок собственных внутренностей. По другую сторону «треугольника» маячила лохматая голова пещерного медведя с одним ухом. Лось с перебитым позвоночником ковылял в центре, заметно возвышаясь над остальными.

Стрелы дозорных безрезультатно утыкались в тела Иных, не способные даже сбить пугающе ровный шаг, с которым мертвяки приближались к лагерю. Кто-то бросился на Геймеда с копьем, кто-то в рассыпную. Мечи, ножи и дубины, на которых в свете факелов ярко искрился лед, взлетали и опускались. Люди Манса, попавшие под их удар, оседали на снег.

Ригвиль выскочил из палатки. В руках он держал сверток с выродком. Он бежал на крики о помощи. Может быть ему еще удасться остановить их. Может они только возьмут своего ублюдка и уйдут обратно в лес, откуда пришли?

Он подскользнулся и с трудом удержался на ногах. Рядом с ним лежала маленькая девочка. Её меховая парка была задрана и из под неё фонтанчиком била кровь. Ригвиль почувствовал, что теряет последние остатки смелости и быстрее побежал на шум.

— Вот он! Забирай! Оставь нам жизнь, как мы оставили жизнь ему, — старый шаман дрожал от страха и колючего холода, который исходил от Иных, окруживших его. — Возьми и уходи.

Геймед (а это был именно он — Ригивиль видел три его косы, перетянутые красным кожаным шнурком — знак удачливого охотника) посмотрел на сверток, который лежал у ног шамана. Выродок шевелился.

Мертвец сделал шаг к своему сыну, опустился перед ним на колено и бережно принял на руки.

— И-ррр-и-кк-а.

Ригвиль задрожал еще сильнее, зубы бешенно застучали, словно костяная погремушка.

— Забирай свое и уходи. Оставь живое живым.

В горле Геймеда что-то громко заклокотало. Иной поднялся на ноги и сделал шаг навстречу старику. Крики боли и ярости над лагерем не стихали. Иные убивали всех подряд. Ничего не вышло.

— И-рр-и-и-кк-а.

Старик было уже открыл рот, чтобы плюнуть перед смертью в лицо Иному, как вдруг затрясся от ужаса. Только на этот раз уже от благовейного. Лес затрепетал от мощного и высокого «до».
Рог Джорамуна! Рог Зимы!

Затем показался сам Манс. Он был верхом на своем чалом жеребце, правая его рука сжимала меч, а левая Рог — большой и черный, окованный вдоль раструба бронзой.

Манс все-таки нашел его.

Иные разом заклокотали и стали двигаться в направлении леса. Рев Рога Зимы пугал их. Геймед же вскочил и яростно бросился на Манса. Налетчик перехватил острием меча его нож, отвел от себя в сторону и с размаху опустил свой клинок мертвецу на голову. Выскочивший из-за спины Манса Раиг метнул в Геймеда факел.

Что было дальше Ригвиль не видел. Он опустился на землю, закрыл глаза, а после погрузился во тьму беспамятства…

Он так и не оправился от перенесенного шока. Ноги отказывались ему подчиняться, а сердце попеременно отбивало то бешенный ритм, то задумчиво колотилось через раз в ребра. Большую часть времени Ригвиль проводил на санях, укутанный в волчьи шкуры.

Иные в ту ночь отступили и эту заслугу Манс приписал Рогу Джорамуна. Слава о Налетчике поползла по всем племенам. И многие из них решили к нему прибиться. Численность людей Манса растет изо дня в день.

Ирика умерла под утро. Её тело укрыли камнями и забыли.

Нэттл едет в санях со мной. Все время молчит.

Холодно.

Говорят, что Манс Налетчик хочет идти к Стене.