Эмилия Кларк рассказала о том, как едва не погибла, перенеся три операции на мозге. Все это происходило чуть ли не на наших глазах: первую аневризму головного мозга ей прооперировали в 2011 году вскоре после завершения первого сезона, а вторую — в 2013 году дважды. Эссе опубликовали в The New Yorker.
В тот самый момент, когда, казалось, начали свершаться все мои детские мечты, я едва не рассталась с рассудком и жизнью. Я молчала об этом, но теперь время пришло.
К началу 2011-го я закончила сниматься в первом сезоне «Игры престолов» — сериала HBO по романам Джорджа Мартина «Песнь льда и пламени». Практически не имея актерского опыта в театре, кино или на телевидении, я получила роль Дейенерис Таргариен, известной также как кхалиси великого травяного моря, леди Драконьего Камня, Разрушительница Оков, Матерь Драконов. История юной принцессы Дейенерис начинается с того, что ее насильно выдали замуж за накачанного предводителя воинов-дотракийцев, кхала Дрого. Дальше много чего происходило — история растянулась на 8 сезонов, — но в целом Дейенерис повзрослела, стала сильной личностью. Совсем скоро девочки начнут облачаться в струящиеся одежды и блондинистые парики Дейенерис Таргариен на Хэллоуин.
Создатели сериала, Дэвид Беньофф и Дэн Вайс, описали мою героиню как сочетание Наполеона, Жанны д’Арк и Лоуренса Аравийского. Но в недели, последовавшие за окончанием съемок первого сезона, несмотря на маячившие впереди известность и премьеру, я не ощущала себя триумфатором. Я боялась. Боялась чужого внимания, боялась непонятных мне законов большого бизнеса, боялась не оправдать ожиданий создателей сериала, выбравших меня. Я ощущала себя обнаженной перед всем миром. В первой же серии я появляюсь голышом, и все представители прессы, посмотревшие начало сериала до премьеры, спешили спросить, почему же моя героиня, вроде бы сильная женщина, первым делом расстается с одеждой. Я могла только спрашивать их в своей голове: «Сколько мужчин мне надо убить, чтобы доказать, что я чего-то стою?»
Чтобы снять стресс, я работала в зале с тренером по физической подготовке. Теперь я была актером на телевидении, а мы, актеры, занимаемся физподготовкой. Утром 11 февраля 2011 года я переодевалась в раздевалке зала в Крауч-Энде, в северной части Лондона, когда почувствовала, как накатывает ужасная головная боль. Я с огромным трудом натянула на ноги кроссовки и едва смогла заставить себя проделать первые упражнения. На упражнении «планка» возникло чувство, что на моем мозге затягивают резиновую ленту. Я пыталась подавлять боль, но поняла, что больше не могу. Отпросившись у тренера, я добрела до раздевалки и туалета, рухнула на колени, и болезнь охватила меня во всем ее величии и неистовстве. Боль — острая, давящая, колющая — становилась все сильнее. Я осознавала, что происходит: мой мозг поврежден.
Я пыталась сражаться с болью и тошнотой, обещала себе, что не окажусь парализована — и двигала пальцами на руках и ногах, чтобы убедиться в этом. Чтобы сохранить память, я вспоминала свои реплики, в том числе из «Игры престолов». Женщина из соседней кабинки поинтересовалась, что́ со мной. Со мной все было плохо. Она помогла мне лечь на бок, чтобы я не задохнулась. Затем все было как в тумане и очень шумно: сирены, скорая. Кто-то говорил, что у меня слабый пульс. Меня рвало желчью. Кто-то нашел мой телефон и позвонил родителям, живущим в Оксфордшире, сообщив, что меня везут в реанимацию Уиттингтонской больницы.
Происходящее воспринималось мною все хуже, я теряла сознание. Помню, как меня везли на каталке по коридорам, пахнущим дезинфицирующим средством и наполненным страданиями людей. Никто не понимал, что́ со мной, поэтому мне нельзя было дать болеутоляющее.
Наконец, меня направили на МРТ и совсем скоро поставили зловещий диагноз: субарахноидальное кровоизлияние (SAH) — кровоизлияние в полость, окружающую головной мозг. У меня была аневризма, разрыв артерии. Позже я узнала, что около трети пациентов с SAH умирают сразу после приступа, а выжившим необходимо оперативное лечение, так как очень высок риск повторного, обычно летального кровоизлияния. Чтобы выжить и избежать катастрофического нарушения нервной деятельности, мне требовалась срочная операция, но даже она не давала полной гарантии излечения.
Меня перевезли на скорой в Национальный госпиталь неврологии и нейрохирургии — очаровательный викторианский особняк из красного кирпича в центральной части Лондона. Стояла ночь. Сопровождавшая меня мама спала в кресле в больничном крыле, а я то проваливалась в сон, то выныривала из него — одурманенная лекарствами, с острой болью и непрекращающимися кошмарами.
Помню, как меня попросили подписать согласие на операцию. Операция на мозге? В моей насыщенной жизни не было времени на операции на мозге! Но все же я успокоилась, подписала и провалилась в бессознательное состояние. Следующие три часа нейрохирурги возились со спасением моего мозга. Это была не последняя моя операция и не худшая. Мне было двадцать четыре.
Пока я росла в Оксфорде, я мало задумывалась о своем здоровье. По большому счету, я думала только об актерской карьере. Мой отец был звукорежиссером, он работал на постановках «Вестсайдской истории» и мюзикла «Чикаго» в театрах Вест-Энда. Моя мать, как и тогда, работает вице-президентом по маркетингу в международной корпорации управленческого консалтинга. Мы не были богачами, но и меня, и брата обучали в частной школе. Родителям, которые желали обеспечить нам все самое лучшее, приходилось крутиться, чтобы вовремя платить по счетам.
Не помню точно, когда я решила стать актрисой. Говорят, что мне было три или четыре года. В театрах, куда меня водил папа, я была очарована закулисной жизнью — сплетнями, костюмами, реквизитом, гулом и шепотом темного зрительского зала. Отец сходил со мной трехлетней на мюзикл “Show Boat”, и хотя я росла беспокойным и шумным ребенком, два часа постановки я просидела в полной тишине и сосредоточенности. А после опускания занавеса забралась на кресло и страстно хлопала.
Я была словно одержима. Фильм «Моя прекрасная леди» я смотрела так часто, что испортила кассету. История Пигмалиона (оригинальной пьесы Бернарда Шоу) показала мне, как, после длительных репетиций и под руководством хорошего режиссера, можно перевоплотиться в совершенно другого человека. Отец вряд ли был рад тому, что я собираюсь стать актрисой: он знал многих актеров, и все они, на его взгляд, неудачно сочетали неврастению с отсутствием работы.
В Оксфорде я училась в школе Squirrel School — милой, опрятной и идиллической. В пять лет я получила главную роль в школьном спектакле, но выйдя на сцену, позабыла все слова. Я недвижимо стояла посреди сцены и впитывала ощущения. Учителя с первого ряда пытались суфлировать мне, а я просто стояла, абсолютно без страха, очень спокойная. Это душевное спокойствие до сих пор со мной, и когда я прохожу по красной ковровой дорожке и тысячи камер щелкают вспышками, я совершенно не волнуюсь. Конечно, званый обед на шесть персон — это совсем другое дело.
Постепенно я прогрессировала как актриса, даже перестала забывать слова, но невероятно талантливой меня вряд ли кто считал. В десять лет я прослушивалась на роль в постановке “The Goodbye Girl” Нила Саймона в одном из театров Вест-Энда — прослушивание мне устроил отец. Попав туда, я поняла, что все девочки-претендентки исполняют песню из мюзикла «Кошки», я же выступила с фольклорной “Donkey Riding”. Меня терпеливо выслушали и доброжелательно поинтересовались, не могла бы я спеть что-нибудь более… современное. Тогда я исполнила хит Spice Girls “Wannabe”. Мой бедный папа сделал фейспалм обеими руками. Роль я не получила, и, думаю, это было к лучшему. Отец позже сказал: «Было бы очень неприятно читать про тебя в газете гадости».
Однако я не сдалась. В школьных спектаклях я играла Аниту в «Вестсайдской истории», Абигайль в “The Crucible”, одну из ведьм в «Макбете», Виолу в «Двенадцатой ночи». После окончания средней школы я взяла перерыв на год, работала официанткой и путешествовала пешком по Азии. Затем я вернулась и поступила в Центр драмы в Лондоне, чтобы получить степень бакалавра искусств. Там мы, начинающие актеры, ставили все подряд, от «Вишневого сада» до “The Wire”. Роли инженю я не получала — они уходили высоким, грациозным и невероятно белокурым девушкам. Я же играла еврейскую маму в «Проснись и пой!». Слышали бы вы мой акцент уроженки Бронкса!
После выпуска я дала себе зарок: целый год не принимать предложений, неинтересных с точки зрения карьеры. В это время я работала в пабе, была телефонным оператором в колл-центре, объясняла посетителям захолустного лондонского музея, где находится туалет. Секунды складывались в дни, но я была непреклонна: никаких любительских постановок в течение года.
Весной 2010-го мой агент сообщил, что в Лондоне идут прослушивания для нового сериала HBO. Им пришлось переснимать пилот, потребовался новый раунд кастинга, в том числе нужна была актриса, чтобы сыграть Дейенерис. На роль требовалось загадочное неземное существо с платиново-белыми волосами. Я невысокая фигуристая темноволосая британка. Плевать! Для прослушивания я подготовила две сцены: из 4-й серии, где брат собирается ударить меня, и из 10-й, где я восхожу на костер и выхожу из него живой и невредимой.
В те дни я считала, что со здоровьем у меня порядок. Правда, иногда кружилась голова — было низкое давление и слабый пульс. Время от времени головокружение приводило к обморокам. В четырнадцать лет мигрень могла на пару дней уложить меня в постель, а в Центре драмы я даже теряла сознание. Однако это казалось вполне разрешимыми проблемами, просто стрессом от актерской жизни и жизни вообще. Сейчас я думаю, что это были первые предвестники грядущих серьезных неприятностей.
На роль в «Игре престолов» прослушивали в маленьком павильоне в Сохо. Через четыре дня мне позвонили, так что мои пробы были, видимо, не совсем провальными. Меня попросили через три недели прилететь в Лос-Анджелес, на прослушивание к Беньоффу, Вайсу и руководству канала, и я начала интенсивно готовиться к новым пробам. Билет мне купили в бизнес-класс, и в зале ожидания я сперла весь бесплатный чай. На прослушивании было очень тяжело не обращать внимания на мелькавших тут и там актрис — высоких, грациозных, белокурых, прекрасных. Я прочитала две сцены в темной аудитории перед продюсерами и руководством, а потом выпалила: «Может быть, показать что-нибудь еще?»
Дэвид Беньофф предложил: «Можете станцевать». Не люблю разочаровывать людей, так что пришлось станцевать — funky chicken and the robot. Оглядываясь назад, думаю, что могла этим все испортить: танцы — не мой конек. Когда я выходила из аудитории, меня нагнали и поздравили уже как принцессу. Я получила роль. У меня перехватило дыхание, и вернувшись в отель, я отказалась принять участие в вечеринке на крыше — вместо этого закрылась в своем номере, ела печенье Oreo, смотрела «Друзей» и обзвонила всех, кого знала.
Первая операция была минимально инвазивной. Мне не вскрывали череп, вместо этого проводили закупорку сосуда с аневризмой методом эндоваскулярной установки платиновой микроспирали. Для этого сначала в бедренную артерию в паховой области вводится катетер, он проводится через сердце до головного мозга, и там уже устанавливается спираль.
Операция длилась три часа, и когда я очнулась, боль была невыносимой. Я не понимала, где нахожусь, поле зрения было сужено. В горле у меня была установлена трубка, я страдала от жажды и тошноты. Через четыре дня меня перевели из отделения интенсивной терапии и рассказали, что критическими будут первые две недели: если за это время я не получу серьезных осложнений, шансы на полное излечение окажутся высокими.
Однажды ночью уже после этого рубежа меня разбудила медсестра и попросила, в рамках проверки когнитивных способностей, назвать мое имя. Мое полное имя — Эмилия Изобель Ефимия Роза Кларк, но тогда я не смогла его вспомнить. Мой рот вместо этого произносил какие-то бессмысленные слова, а я ударилась в дикую панику. Такого страха я не испытывала никогда в жизни — казалось, я на пороге гибели. Моя жизнь лежала передо мной, и я не видела в ней никакого смысла: актрисе нужно помнить свои реплики, а я не могла вспомнить собственное имя.
Мое состояние называлось афазией — это утрата речи, вызываемая поражением определенных участков головного мозга. Хотя я лепетала бессмыслицу, мама старалась делать вид, что все в порядке, я четко и ясно выражаю свои мысли. Но сама я понимала, что мямлю и бормочу вздор. В особо тяжелые моменты я хотела отключить систему жизнеобеспечения. Я просила медработников дать мне умереть. Основа моей работы — мечты всей моей жизни — это язык, коммуникация. Без этого меня все равно что нет.
Меня вернули в отделение интенсивной терапии, и примерно через неделю афазия прошла. Я снова могла говорить. Я могла произнести свое имя — все пять его составляющих. Но вокруг я видела людей, которым не суждено выбраться из отделения, и постоянно напоминала себе, насколько мне повезло. После месяца пребывания в больнице я выписалась и отправилась домой, мечтая о ванне и свежем воздухе. Мне предстояло раздать множество интервью, а через считанные недели — снова оказаться на съемочной площадке «Игры престолов».
Я вернулась к обычному ритму жизни, но еще в госпитале у меня обнаружили меньшую по размерам аневризму в другой части мозга, и она могла прорваться в любой момент. Врачи, однако, посчитали, что такая маленькая аневризма может «спать» очень долго, так что решено было ограничиться регулярными обследованиями. Между тем, восстановление шло очень медленно. Меня повсюду сопровождала боль, и я повсюду возила с собой морфий, чтобы держать боль в узде. Создателям сериала я рассказала о своем состоянии, но ни в коем случае не хотела, чтобы это стало достоянием гласности и все принялись обсуждать и препарировать мою жизнь. Шоу должно продолжаться!
Съемки второго сезона еще не начались, но я не была уверена, что смогу продолжать. Я постоянно чувствовала слабость и головокружение, боялась, что умру. Помню, как лежала в своем отеле в Лондоне во время рекламной кампании и думала, что не могу даже дышать и соображать — куда уж там очаровывать репортеров. Между интервью я делала инъекции морфия. Боль не уходила, и изнеможение, которое я испытывала, было самым изнуряющим в моей жизни — только еще в миллион раз сильнее. А я же актриса, и тщеславие — часть моей профессии, так что очень много времени уходило на размышления о том, насколько привлекательно мне удавалось выглядеть. Чтобы окончательно добить себя, я умудрялась приложиться головой каждый раз, когда садилась в такси.
Реакция на вышедший первый сезон была просто фантастической, хотя тогда я плохо представляла себе, как и где ее оценить. Когда друг прокричал мне в телефонную трубку, что я номер 1 на IMDb, я лишь спросила: «IMDb — это что?»
В первый день съемок второго сезона в Дубровнике я гипнотизировала себя: «У меня все хорошо, мне всего двадцать с хвостиком, у меня все отлично». Я погрузилась в работу с головой, но вечером едва добрела до отеля, где свалилась от истощения. На съемках я выполняла свои задания от и до, но это давалось очень нелегко. Второй сезон оказался самым тяжелым. Я не понимала, что делает Дейенерис. Если совсем начистоту, каждый день и каждую минуту я думала, что умираю.
В 2013-м, после съемок третьего сезона, я получила роль Холли Голайтли в постановке на Бродвее. На репетициях все было чудесно, но скоро стало ясно, что успеха спектакль не снискал. В итоге он продержался всего пару месяцев. Пока я оставалась ради спектакля в Нью-Йорке, я решила пройти МРТ-обследование. Делать это мне теперь приходилось регулярно, а тут как раз заканчивалась страховка от профсоюза актеров. Вторая аневризма за это время выросла почти вдвое, и доктор сказал, что с ней надо покончить. Операция обещала быть простой, я должна была перенести ее легче, чем прошлую. И вот, совсем скоро в вычурно обставленной палате в госпитале на Манхэттене я прощалась с родителями перед операцией. «До встречи через пару часов!» — и меня увезли вводить в бедренную вену очередной катетер, который должен был устремиться к головному мозгу.
Когда меня разбудили, я орала от боли. Операция закончилась неудачей, у меня было обширное кровоизлияние, и доктора утверждали, что без повторной операции шансы выжить невелики. На этот раз они готовились добраться до моего мозга традиционным путем, сквозь череп. И собирались сделать это безотлагательно.
Восстановление после этих двух операций шло еще хуже, чем после первой. Я выглядела так, словно прошла через сражения, которые и не снились Дейенерис. Из головы у меня торчала трубка дренажа, часть кости черепа заменили титановой пластиной. Сейчас шрам, тянущийся к моему уху, не виден, но в тот момент я не могла быть в этом уверена. Все это сопровождалось переживаниями насчет возможной потери когнитивных способностей и чувств. Чего я лишусь? Концентрации? Памяти? Периферического зрения? Теперь я прикалываюсь, что мне удалили способность разбираться в мужчинах, но тогда на эту тему шутить как-то не приходилось.
Я снова провела в госпитале месяц и временами совершенно теряла надежду. Я не могла смотреть людям в глаза, постоянно испытывала приступы паники, всего боялась. Меня приучили не жаловаться на судьбу: всегда найдется человек, которому хуже, чем тебе. Но повторно пройдя через такое, я уже не способна была надеяться на лучшее. От меня осталась пустая оболочка. Думая сейчас о тех тяжелейших днях, я не могу вспомнить почти никаких деталей — мозг заблокировал их. Помню лишь, как была уверена, что умру. А также, что даже хуже, станет известно о моей болезни. И это действительно произошло: через полтора месяца после операции таблоид National Enquirer выпустил небольшой материал про меня. Репортер издания связывался со мной, но я все отрицала.
Теперь, после молчания, затянувшегося на годы, я рассказываю вам всю правду. Поверьте, я знаю, что не уникальна со своей историей. Множество людей испытывают даже более жестокие страдания, при этом не получая той заботы, которой, к счастью, была окружена я.
Через несколько недель после операций в Америке я с другими актерами каста принимала участие в фестивале Comic-Con в Сан-Диего. На Comic-Con — самые хардкорные фанаты, их ни за что нельзя разочаровывать. В аудиторию набилось несколько тысяч зрителей, и прямо перед сессией вопросов и ответов меня накрыла чудовищная головная боль. Немедленно вернулось ужасно знакомое чувство страха: всё, пришел мой конец, я дважды ускользала от смерти, но теперь она меня заберет. Когда я сошла со сцены, моя пиарщица спросила, почему у меня такой вид. Я попробовала объяснить, но она напомнила, что меня ждут на интервью для MTV. Что ж, если все равно помирать, то почему бы и не в прямом эфире.
Однако я выжила. Я пережила интервью для MTV и много чего еще. За годы, прошедшие со второй операции, я восстановилась куда лучше, чем смела надеяться. Сейчас я чувствую себя на все сто процентов. Помимо актерской карьеры, я решила посвятить себя благотворительности и создала при помощи партнеров в Англии и в Штатах свою организацию. Она называется SameYou и занимается помощью людям, восстанавливающимся после повреждений мозга и инсультов. Я испытываю бесконечную признательность к маме и брату, к врачам и медсестрам, к друзьям. Не проходит и дня, чтобы я не ощутила горечь от потери отца, умершего от рака в 2016 году, и всегда буду благодарна ему за то, что он до самого конца держал меня за руку.
Мне очень повезло дожить до финала «Игры престолов». Я счастлива, что могу увидеть завершение этой истории и начало какой-то новой.