Богороща — и та побелела. Пруд под сердце-деревом затянулся льдом, лик на белом стволе отрастил усы из сосулек, но старые боги в этот час не были одиноки. Ровена потащила Теона в сторону от молящихся северян, к стене казармы и теплому грязевому пруду, воняющему тухлыми яйцами. Грязь тоже начинала подмерзать по краям.
— Зима близко, — сказал Теон, но Ровена одернула:
— Не смей произносить девиз лорда Эддарда после всего, что ты сделал.
— А мальчика кто убил?
— Говорю тебе, это не мы.
— Слова — ветер. — Эти девки ничем не лучше его. — Других-то вы убивали, почему бы и не мальчишку? Желтый Дик…
— Он вонял, как и ты. Свинья.
— А Уолдер Малый — свиненок. Убив его, вы натравили Фреев на Мандерли — умно придумано…
— Это не мы. — Ровена сгребла его за горло и притиснула к стенке. — Вякнешь еще раз, братоубийца, — вырву твой лживый язык.
— Не вырвешь, — улыбнулся он, показав обломки зубов. — Без моего лживого языка ты не пройдешь мимо стражи.
Ровена, плюнув ему в лицо, разжала пальцы и вытерла руки в перчатках о бедра.
Не надо бы ее злить: на свой лад она опасна не меньше, чем Свежевальщик и Дамон-Плясун. Но он замерз, устал, голова у него болит, ночи он проводит без сна…
— У меня много чего на совести, — сказал Теон. — Я предавал, переходил с одной стороны на другую, приказывал убивать людей, которые мне доверяли, — но братьев не убивал.
— Само собой. Маленькие Старки не были тебе братьями.
Теон не это хотел сказать. Он не трогал их вовсе, братья они ему или нет. Те двое детей были сыновьями простого мельника. О мельничихе, которую он знал много лет и даже спал с ней, Теон старался не думать. Тяжелые, с большими сосками груди, сладкие губы, веселый смех. Не знать ему больше этих нехитрых радостей.
Но Ровене об этом нечего толковать: она не поверит ему, как и он ей не верит.
— На моих руках много крови, но кровью братьев я их не обагрял, — сказал он устало. — И за грехи свои уже расплатился.
— Навряд ли, — отвернулась она.